Сергей Переслегин - Опасная бритва Оккама

• Военный кризис, силовое перераспределение обобщенных ресурсов между обобщенными игрокам, высокотехнологическая деструкция части промышленного потенциала.

• Построение постиндустриальной (когнитивной) экономики, выход из пространства индустриальных смыслов и ценностей.

Все три версии разрушают индустриальную фаз развития — полностью или частично. При этом первые два варианта до определенной степени исследованы и по крайней мере, являются интуитивно понятными.

Третий же вариант не изучен совсем, хотя именно он является наиболее интересным, поскольку описывает развитие человечества за горизонтом глобализации.

Анализу этого варианта и посвящена книга.

Кризис — чертовски удобное понятие: емкое, глобальное и всеохватное. И свалить на кризис можно все, что угодно, и ждать его можно, затаившись и предостерегая, ежегодно и ежечасно, а если «варвары вдруг да и не прибыли», то всё равно лучше перестраховаться — особенно в России. У нас ведь куда ни посмотри — везде кризис. Кризис Культуры, Нации, Идеологии, Армии и Флота, а также — общемировой как надсистема всех наших бед. И тут, конечно, исламское завоевание не за горами, и, следовательно, вся (европейская) цивилизация пребывает в кризисе, как пить дать.

Остановимся на кризисе футурологии. Все–таки при его благополучном разрешении у нас какое–то будущее будет, а при затянувшемся кризисе и с будущем затянется. Пожалуй, суть его в том, что за последние двадцать пять лет ни в фантастике, ни в прогностике, ни в смежных дисциплинах не появилось сколько–нибудь значимых работ, посвященных развитию европейской цивилизации. Во всяком случае, не возникло проколов Реальности, соизмеримых с разработками Римского клуба или классической моделью Ефремова — Стругацких. Это притом, что предыдущие откровения передовой философской мысли — коммунистические, экологические, технократические, постиндустриальные и даже религиозные — были изучены вдоль и поперек. Прямо по Аркадию Райкину вышло: «Отца родного не пожалеют, опишут с ног до головы».

Если мы назовем «реальным будущим» непознаваемое для нас новое, незнакомое будущее, а все остальное поименуем «описываемым будущим», то мы легко сформулируем два основных парадокса футурологии: во–первых, «реальное будущее» абсолютно неинтересно современному читателю фантастической или же прогностической литературы, во–вторых, структура «земного рая», равно как и «земного ада», полностью исчерпана Текущей Реальностью.

И фантаст, и футуролог, как бы они ни открещивались друг от друга, создают разными художественными средствами миры, структурно подобные Текущей Реальности, потому что только решение уже известных, но еще не до конца освоенных проблем человечества интересно читателю, а по большому счету и автору. В этом факте нет ничего плохого (и ничего хорошего). Это статистическое наблюдение психологов: человек осознает тебя счастливым «сейчас и здесь», а не «где–то, как–то непонятно и когда–то далеко», вот авторы и создают художественные Отражениясегодняшних проблем и многомерные метафоры — лишь формы авторского мнения или видения.

Когда ученые и писатели отваживаются работать с «ненаступившими противоречиями», они иногда получают литературные или иные премии, но читателям их произведения кажутся странными, а потом, когда время уходит вперед, их создателей с удовольствием ловят на мелких технических ошибках.

Таких авторов немного. С. Лем рискнул создать целый ряд произведений, в которых «все сегодняшние проблемы благополучно разрешены, будем анализировать мир, который возникнет после их решения». Р. Лафферти ускорил на порядок реальное время течения жизней своих героев, удесятерив наполненность этих жизней что прозвучало как оплеуха комфортному воспитанию и бесконечно длинному образованию в развитых странах. Еще А. и Б. Стругацкие с повестью «Малыш», в которой время и пространство действия не привязано ни к какой известной модели реальности, и В. Виндж с метафорой коллективной психики в романе «Пламя над бездной» [172]и И. Ефремов с несказанным занудством «Туманности Андромеды», из которой между тем выросла уникальная коммунистическая модель, так и ускользнувшая в параллельные пространства вероятностной истории Земли…

Второй парадокс футурологии в своей части «про рай земной» гласит, что варианты утопий многообразны но основных идей всего три: меняется материальный мир человек или поле связей (общество). Соответственно, возникают утопии потребления, негуманоидные модели и социальные утопии.

Материальные утопии носят наиболее древний характер и зафиксированы в сознании на уровне архетипов Они пришли из времен, предшествующих неолитической революции, и были порождены страхом голодной смерти который десятками тысячелетии определял все человеческое существование. Оказывается, что при всем, якобы неисчерпаемом богатстве человеческих потребностей материальные утопии добавляли в мир всего лишь три элемента Троичность предложенной Вашему вниманию структуры, несомненно, восходит к классическому образцу: «Три источника и три составных части марксизма». Заметим, кстати, что марксизм, если его рассматривать как футурологическое построение, несомненно, относится к разделу утопий потребления. Итак:

1. Материальное изобилие, воспринимаемое прежде всего как изобилие продуктов питания.

2. Возможность облететь весь мир за полчаса, реализующая стремление к познанию, которое, видимо, заложено в человеке на том же архетипическом уровне, что стремление к выживанию или инстинкт продолжения рода.

3. Способность летать (здесь можно только вспомнить клопа–говоруна из «Сказки о тройке» [173]А. и Б. Стругацких, «несомненно, проистекающая из зависти к нам, насекомым»).

Неожиданно выяснилось, что к исходу XX столетия все эти задачи удовлетворительно решены в Текущей Реальности (в развитых странах) и более не требуют художественного анализа и отнесения к другому времени/обобщенному пространству. Более того, появление виртуальной вселеннойоткрыло путь к достижению совсем уж немыслимого материального рая.