Николай Плавильщиков - Гомункулус

Геккель принял теорию Дарвина на веру, даже толком не ознакомившись с ней. Не изучив ее, он решил сделаться пророком нового учения, решил защищать его до последней капли крови. Он поставил себе задачей и другое — пополнить эту теорию.

«Дарвин не говорит, откуда взялись первые организмы, — сказал он сам себе. — Он не говорит и о многих переходных формах, иногда их у него нет совсем».

И Геккель принялся обдумывать план новой книги, которая должна будет не только окончательно укрепить здание дарвиновой теории, но и обобщить многое другое.

Немецкие ученые не были очень склонны признать теорию Дарвина, но Геккель не смущался этим. На съезде естествоиспытателей в Штеттине он заявил, что дарвиново учение — новое мировоззрение, имеющее самое широкое значение, и сравнил Дарвина с Ньютоном.

— Никакие нападки не остановят прогресса. Прогресс есть закон природы, и никакая человеческая сила, ни оружие тиранов, ни проклятия пасторов не смогут остановить его! — закончил он свой доклад и вызывающе посмотрел на присутствующих.

Все ждали, что скажет Вирхов, и все были изумлены, когда тот принялся защищать Дарвина, а заодно с ним и Геккеля. Собственно, Вирхов защищал не столько их, сколько себя: на него, за его учение о «человеке как государстве клеток», сыпались упреки в материализме. Он стал доказывать, что его материализм совсем не философский материализм, а простое констатирование фактов, такое же, как и учение Дарвина.

— Церковь и государство, — разглагольствовал этот лукавый и хитрый старик, — должны привыкнуть к тому, что с успехами естествознания происходят и некоторые изменения в наших взглядах и предположениях. И они должны сделать эти новые течения науки полезными и для себя.

Вирхов был очень осторожен и хитер. Он не хотел ссориться с церковью и рекомендовал ей просто «идти в ногу со временем».

Несмотря на поддержку Вирхова, большинство натуралистов встретили выступления Геккеля враждебно. Его фантазии считались ненаучными, над ними смеялись и давали им весьма обидные прозвища.

— Я докажу! — рассердился Геккель.

Новая книга, за работу над которой он принялся, должна была выяснить и обобщить все.

Геккель писал с утра и до глубокой ночи. Он почти не ел и не спал. Наскоро прочитав лекцию, он спешил домой — писать.

Исписанные листки уже не укладывались на столе, они не влезали в шкаф, им было тесно в сундуке. Геккель складывал их просто в угол своего кабинета.

«Физиологи смотрят на организм как на машину. Зоологи и морфологи глядят на него с таким же удивлением, как дикари на пароход. Это неправильно».

И Геккель принялся доказывать, что на организм нужно смотреть по-особенному, что и к форме нужно подходить «механистически». Что он, собственно, хотел сказать этими словами, он и сам толком не знал. Но его очень прельщало такое единство взгляда: и физиологи и морфологи подходят к организму одинаково — механистически .

Его книга должна была показать, что все явления, все, что происходит и что есть, — все это подвержено общим законам. Геккель искал закон, который объяснял бы всё. Закон не находился. Тогда он придумал мудреные названия, думая, что сотней длинных слов можно заменить факты.

Геккель был большой любитель порядка. В этой книге не приходилось заниматься классификацией животных, и он занялся классификацией придуманных им отделов науки. Этих отделов было столько, что «словарик иностранных слов» к его книге занял бы не один десяток страниц.

Греческий словарь не сходил у него со стола: в нем было столько всяких хороших слов! Распространение организмов в пространстве Геккель назвал хорологией, учение о целесообразности в организме — дистелеологией, а учение об отношении организмов ко внешнему миру — экологией. Он нашел в своей книге место для морфологии и проморфологии, онтогении и филогении, палеонтологии и генеалогии. Даже столь странные названия, больше похожие на крики индейцев, вышедших на «боевую тропу», чем на научные термины, как «эпакмэ», «акмэ» и «паракмэ», оказались в его книге. И как завершение всего глава — бог в природе. Но это был совсем особый бог.

И название этому богу было — субстанция.

Книга вышла из печати.

В двух толстых томах, насчитывавших более тысячи страниц мелкого и убористого шрифта, разделенных на несколько частей, было изложено все, что только смог придумать и обобщить автор. Может быть, эта книга была и не плоха, но она так испугала читателей своей толщиной и тяжелым языком, так напугала их своими мудреными словами и бесчисленными параграфами, что ее никто не стал читать. И правда, «Генеральная морфология» очень походила на книги натурфилософов, выражавшихся весьма туманно и непонятно и видевших в том особое достоинство.

«Наши книги не для толпы! — гордо заявляли они. — Наши книги только для избранных».

В геккелевской «Морфологии» было много нового. Но далеко не всякая «новость» оказалась и правда новинкой.

Многие считают, что именно Геккель первый ввел в науку родословные древа животных. Нет! Это было сделано не им, а русским ученым. «Морфология» Геккеля была издана в 1866 году, а в 1865 году вышла в свет «Зоология и зоологическая хрестоматия». Эту книгу написал А. П. Богданов [25] Богданов Анатолий Петрович (1834–1896) — зоолог и антрополог, профессор Московского университета, ученик К. Ф. Рулье. Один из создателей Политехнического музея, инициатор устройства Московского зоологического сада, основатель Общества любителей естествознания. Пропагандист единения теории и практики, эволюционист. Из школы А. П. Богданова вышло большинство крупных русских зоологов второй половины XIX и начала XX века (В. Вагнер, Н. Кулагин, М. Мензбир, Н. Насонов, В. Шимкевич и др.). , профессор Московского университета. В богдановской зоологии животные были описаны не по обычному для тех времен шаблону, начиная от обезьян и кончая простейшими: А. П. Богданов начал с простейших. И в этой же книге можно найти родословные древа животного царства. Первым был не Геккель, а москвич А. П. Богданов.

Впрочем, был предшественник и у А. П. Богданова. Знаменитый русский путешественник и натуралист П. С. Паллас еще за сто лет до Богданова и Геккеля писал, что истинные родственные отношения между животными нужно изображать в виде ветвистого дерева. Изобразить во времена Палласа такое «древо» было нелегкой задачей: родственные отношения между различными группами животных были еще мало выяснены. Но разве уж так обязательно изображать? Паллас указал, как нужно представлять себе родственные отношения между животными, показал правильный путь для выяснения этих отношений.

Можно спорить о том, кого считать «первым» — Палласа или Богданова. Но бесспорно одно: Геккель «первым» не был, он только повторил то, что было раньше сказано русскими учеными. Будем справедливы: Геккель не знал сказанного ни Богдановым, ни Палласом.