Аполлон Коринфский - Народная Русь. Круглый год сказаний, поверий, обычаев и пословиц русского народа

Что ни дерево в лесу, то своя краса, своя особая жизнь, свои приуроченные к ней, выхваченные из нее пытливым слухом народные поговорки. Но едва ли не более всего прочего лесного народа зеленого по сердцу простодушному пахарю береза – эта белая, кудрявая красавица.

Несмотря на крупные задатки мечтателя, русский мужик всегда остается себе на уме, человеком хозяйственным. Зоркий взгляд его прежде всего приглядывается к полезности того, что встречается ему на пути зрения. Так и здесь. «Шел я лесом, – загадывает народная Русь загадку о березе-березыньке, – нашел я древо, из этого древа выходят четыре дела: первое дело – слепому посвеченье (лучина); второе дело – нагому потешенье (веник в бане на полке); третье дело – скрипячему поможенье (береста, деготь для телеги); четвертое дело – хворому полегчение (сок – березовица)»… По ярославскому разносказу: первое – «от темной ночи свет», второе – «некопаный колодец», третье – «старому здоровье», четвертое – «разбитому связь»; по самарскому: «третье дельце – ах, хорошо!» Псковичи говорят про это дерево в четырех словах: «Летом мохнатенька, зимой сучковатенька!», куряне – немногим больше: «Хоть малая, хоть большая – где стоит, там и шумит!»; казанские загадчики ведут более сложную-мудреную речь: «На поле на Арском стоят столбики белены, на них шапочки зелены…» Народное песенное слово величает березу в целом ряде песен – то грустных-проголосных, то веселых частушек. И в тех, и в других это любимое дерево великоросса является наделенным ласкательными именами. «То не белая березынька к земле клонится, не бумажные листочки расстилаются»… – выводит одна запевка. «Кудрявая березынька под окошечком, а в окошечке не касаточка, не ласточка – сидит красна девица…» – сливается с первой другая песня. «Вечор моя березынька, вечор моя кудрявая, кудрявая, зеленая, ах мелколистная, вечор моя березынька долго шумела, долго шумела – сердечушку от мила дружка несла весточку, ах кудрявая!»… – заливается третья… «Во поле березынька стояла, во поле кудрявая шумела. Люли-люли, стояла; люли-люли, шумела!» – звенит залихватский перебор четвертой. И не будет конца этим песням, если приняться перебирать их одну за другой.

На веселый Семик – девичий праздник, на Троицу с Духовым днем, слывущие «Зелеными Святками», поются в честь березки особые песни. Эти дни являются настоящим праздником в жизни белой-кудрявой красавицы лесного царства. Завивают красны девушки венки, пускают их на воду, загадывают по ним о судьбе да о суженых; носят березку, наряженную в цветы да в ленты, по деревне; хороводы под березками водят. И всюду она красуется тогда – где на Руси есть живой человек.

Не одной березе-березыньке народное крылатое слово честь-честью воздает – не обошло оно и других представителей зеленокудрого царства, – как лиственных, так и хвойных. Последние даже ближе-роднее угрюмому Русскому Северу. Бродя под сенью сосен, этих стройных красавиц, готовых если не по дородству, то по статности, поспорить не только с белой березою, а и с заморскими пальмами, – обмолвился о них подлесный пахарь целым рядом загадок. «Что цветет без цвета? – загадывает он одну. – Эко ты дерево! И зиму, и лето зелено!», «Весной цвету, летом плод приношу, осенью не увядаю, зимой не умираю!» – поясняет другими загадками. «Мал-маленек, сверху – рогатка!» – присматриваясь к елке, думает он. «Стоит дряво, висит кудряво, по краям мохнато, в середке сладко!» – гласит народная молвь о кедре. «Не бей меня, не ломи меня; лезь на меня; есть у меня!» – добавляют к ней сибиряки, промышляющие собиранием кедровых орехов. С этими загадками – в близком родстве-свойстве сказавшиеся о простом орешнике: «Весь мохнатка, в мохнатке – гладко, в гладке – сладко!». «Есть на мне, есть во мне, нагни меня, бери меня! Достанешь гладко, расколешь – сладко!» и т. п.

Осина, трепещущая при одной мысли о своем вековечном позоре, осина заклеймлена в народной молви проклятием. «Горькая осина – проклятая Июдина виселица!» – говорит деревенский люд, вспоминаючи о том, что это дерево избрал предатель Света Истины для своей смертной петли. «Какое проклятое дерево без ветра шумит?» – загадывается об осине загадка. В чернолесье сплошь да рядом встретишь обок с «Июдиной виселицей» кудреватую липу, приманивающую пчел – Божьих работниц – своим медовым цветом, а лесопромышленника – соблазняющую лыком да лутошками. Пахари-лапотники, глядючи на липу-щеголиху, повторяют друг за дружкой: «Шел я по дорожке, нашел лисят, все на липке висят. У них лапы гусины, а сами в башмаках; я их – тык, а они с липки – шмыг!» (лыки) или: «На дереве – лип-лип, а на ноге скрип-скрип!» (лапти), «В избу – вороном, а из избы – лебедем!», «На Туторевом болоте туторь туторя убил; кожу снял – домой взял, мясо там бросил!» (лутошка) и т. д. О можжевельнике ходит новгородским полюдьем такое крылатое слово: «Дерево – елево, три года – ягода, на четвертый год – в голову кок!», «Ты, рябинушка, ты кудрявая!» – поется в симбирской песне, подслушанной в стороне от Волги, за Свиягой-рекой. «Красненько, кругленько, листочки продолговатеньки!» – обрисовывает это деревцо новгородский люд; «В лесу на кусту – говядинка весит!» – говорят самарские луковники, ставропольские огородники. «Под ярусом-ярусом – зипун с красным гарусом!» – вторят самарской загадке пензенские загадчики, словно соперничая с теми в красовитости речи. О дереве вообще – обмолвился-молвит русский народ во многом множестве красных-цветистых речей. «Весной веселит, летом холодит, осенью питает, зимой согревает!» – покрывает все эти речи воронежское присловье. Листва – главную красу дереву придает. Оттого-то, вероятно, и величают лист «Паном Пановичем» в русском народе. «Пан Панович упал в колодец, – говорит деревня, – воды не смутил и сам не потонул!» Чернолесье представляется глазам русского сказателя зимою – «с седой бородой», летом – «в шубе». У черного леса, по словам подлесных жителей, успевших за свой век приглядеться к жизни каждой травки в лесной понизи, летом новая вырастает, осенью старая отпадает. «Все паны скидывали чапаны, один пан не скинул чапан!» – говорит охочий до загадок-отгадок сельский люд, разгуливая взглядом от чернолесья к краснолесью.

«Лес – богат, не то что наш брат!» – приговаривает питающаяся от его щедрот, перебивающаяся с хлеба на воду беднота. «Он, лес-то, купец пузатый: всяким харчом, всяким товаром торгует!» – добавляет бывалый человек, исколесивший лесные просеки-засеки из конца в конец. «В лесу – и обжорный ряд, в лесу – и пушнина, в лесу тебе – и курятная лавочка!» – можно услышать в северных губерниях, где одним хлебом со своей «неродимой» полосы не прокормишься, если не пойдешь в лес по грибы, по ягоды, по красного зверя, по рябца-тетерева, – часом с лукошком, а часом и с охотничьим припасом. О грибах, об ягодах сыпать присловьями горазды девки красные. «Стоит Егорка в красной ермолке; кто ни пройдет – всяк поклон отдает!» – ведут они речь про землянику-ягоду. Гриб в народном представлении является то стариком в колпаке – «на бору на юру», то «мальчиком с пальчик» («был балахон, шапка красенькая»). По иным местам ему (мальчику) имя дают: «Стоит Антошка на одной ножке; его ищут, а он нишкнет!», «Маленький Тимошка сквозь землю прошел, в колесе душу пронес, красну шапку нашел!..» и т. д.