Валентин Булгаков - Как прожита жизнь. Воспоминания последнего секретаря Л. Н. Толстого

– Смелее работайте, свободнее! – повторял он все время. – Я бы хотел, чтобы вы в тексте делали изменения. Проследите, что годится и что не годится: одно возьмите, другое выбросьте! Просмотрите все критически! Мне очень будет интересно ознакомиться с тем, что вы сделаете.

Должен, положа руку на сердце, сказать, что в свои 23 года я никогда не забывался и, производя для Льва Николаевича всю необходимую техническую работу, тоже достаточно ответственную, поскольку дело касалось подбора материала и его распределения, никогда не позволял себе, несмотря на неоднократные требования Толстого, делать какие-нибудь исправления текста мыслей по существу, или хотя бы даже «годное» брать, а «негодное» откидывать. Для меня у Толстого все было годное. Я даже готов был себе представить, что Лев Николаевич проверяет себя на мне, как на рядовом читателе, но все-таки на поправки по существу не решался.

– Ну, что, выбрасывали мысли? – спрашивал, бывало, Лев Николаевич, когда я появлялся перед ним с докладом о произведенной работе.

– Нет, ни одной.

– А я думал, что вы много выбросите, – говорил он с оттенком некоторого разочарования.

Не в пример мне, большой храбростью в критике Льва Николаевича отличался проживавший зимой 1910 года в Ясной Поляне зять его, муж Татьяны Львовны Михаил Сергеевич Сухотин, новосильский уездный предводитель дворянства, бывший член 1-й Государственной думы, человек очень образованный и на редкость милый и остроумный. Он позволял себе иногда яростно и упорно нападать на те или иные выражения или страницы писаний Толстого, и Лев Николаевич скромно и снисходительно его выслушивал.

В процессе работы над «упрощенным», «народным» «На каждый день» у Л. Н. Толстого родилась новая творческая мысль. Если 1-е число каждого месяца посвящено мыслям о вере, 2-е – о душе, 3-е – о Боге и т. д., причем и о вере, и о душе, и о Боге вы читаете 12 раз в году, с перерывами, то нельзя ли также все мысли по каждому отдельному вопросу соединить вместе? Так, чтобы, кроме сборника в прежней форме, получилась еще 31 книжка, из которых каждая была бы посвящена одному вопросу?

Лев Николаевич решил, что можно.

1 февраля он вручил мне стопку листов в осьминку, с мыслями о вере, извлеченными из первых чисел каждого месяца сборника «На каждый день», и попросил распределить эти мысли так, чтобы избегнуть однообразия, которое могло бы показаться утомительным для читателя, выпуская при этом лишнее.

– Можно разбить мысли на группы, – говорил Лев Николаевич, – отобрать отдельно мысли положительные, отрицательные, метафизические, притчи… попробуйте, что выйдет!

Я попробовал и нашел, что проект Льва Николаевича едва ли целесообразен. Что значит мысль «положительная» или «отрицательная»? И почему мысль метафизическая не может в то же время быть мыслью «положительной» или «отрицательной»? А разве иные притчи не имеют отношения к метафизике или не выражают тенденции то «положительной», то «отрицательной»? Словом, распределение мыслей по формальному признаку, предложенное Львом Николаевичем, показалось мне и недостаточно выразительным, и просто даже неосуществимым. Вместо того я, на свой страх и риск, попробовал распределить мысли в книжке «О вере» по содержанию и на другой день принес Льву Николаевичу свою работу.

Он просмотрел ее, прочел названия отделов:

1. В чем заключается истинная вера? 2. Закон истинной веры ясен и прост. 3. Истинный закон Бога – в любви ко всему живому. 4. Вера руководит жизнью людей. 5. Ложная вера. 6. Внешнее богопочитание не согласуется с истинной верой. 7. Понятие награды за добрую жизнь не соответствует истинной вере. 8. Разум поверяет положения веры. 9. Религиозное сознание людей не переставая движется вперед [29].

Естественно, что в каждом из этих небольших отделов мысли также распределены были в порядке логической последовательности.

Опыт мой был одобрен. «Очень интересно!» – сказал Лев Николаевич и попросил меня точно таким же образом, по содержанию, а не по формальным признакам, распределить мысли и во второй книжке – «О душе». Ну а потом за второй книжкой последовала третья, за третьей – четвертая и т. д., пока в течение года мы не перебрали и не подготовили со Львом Николаевичем все – 31 книжку, по числу дней в месяце. Лев Николаевич выбирал из разных месяцев сборника «На каждый день» и передавал мне материал, а я распределял его по содержанию мыслей и давал названия отделам в каждой книжке.

Работая, ни я, и, кажется, ни Лев Николаевич сначала сами не знали, что из этой работы и из этих книжек выйдет, а вышел последний большой философский труд Л. Н. Толстого – книга «Путь жизни», интересная именно тем, что в ней впервые предлагается читателям, в популярной форме, систематически изложенное мировоззрение Толстого. К сожалению, Льву Николаевичу не пришлось увидать «Путь жизни» в печати. Книга эта, хотя и в очень искаженном по цензурным соображениям виде, издана была московским книгоиздательством «Посредник» уже после смерти Льва Николаевича в трех различных по качеству и по цене изданиях, совершенно разошедшихся к концу 1917 года. Она уже начала приобретать популярность не меньшую, чем та, какую имел в свое время «Круг чтения», и, думается, приобрела бы еще большую, если бы издание ее могло все снова и снова повторяться. В самом деле, в «Пути жизни» Толстой высказался вполне и окончательно.

Лично я, несмотря на все перемены своих взглядов, очень люблю «Путь жизни», люблю его углубленный, спокойный и уравновешенный тон, достойный мудреца, и считаю, что книга эта при всех условиях и при всех режимах могла бы во всяком случае сыграть роль прекрасного учебника морали. И, разумеется, я очень счастлив, что мог оказать Льву Николаевичу свою скромную техническую помощь при составлении этой замечательной, но, к сожалению, еще мало известной и потому недостаточно оцененной книги [30].

Кроме технической помощи в работе над новыми, не изданными еще выпусками книги «На каждый день» и над книгой «Путь жизни», Л. Н. Толстой постоянно передавал мне письма его корреспондентов для ответа. Вскрывал и читал полученные письма он всегда сам, так что никакие «секретари» между великим человеком и народом не стояли. Но отвечал сам – просто по недостатку времени и сил – не на все письма. Иногда он коротенько помечал на конверте, что именно я должен ответить на данное письмо, а по большей части не писал ничего, или только коротко: «В. Ф., ответьте». Стало быть, отвечать надо было самостоятельно, начиная лишь письмо обычной формулой, составленной Толстым: «Лев Николаевич поручил мне, как близкому ему по взглядам человеку, ответить на ваше письмо». Все мои ответы Лев Николаевич, однако, перед отсылкой предварительно прочитывал, и я, бывало, трепетал душевно, особенно на первых порах, предъявляя Льву Николаевичу свои произведения для контроля. Но великий писатель был судьей снисходительным и обычно одобрял все, что я писал, изредка, разве, рекомендуя сделать ту или иную вставку или то или иное изменение в тексте ответа.