Елена Ровенко - Время в философском и художественном мышлении. Анри Бергсон, Клод Дебюсси, Одилон Редон

На самом деле свернуть время в точку, где оно отсутствует, невозможно, как невозможно из бытия вывести небытие: не потому, что последнее первично, а потому, что оно, по Бергсону, нереально. Так же нереально и не длящееся мгновение, вернее, мгновение, совсем не содержащее длительности. Далее, если при чистом восприятии само оно может быть определено как поле, пронизанное пучками силовых линий, то отсюда проистекает возможность действенной интуиции, осуществляющейся при созерцании, как ни похоже на оксюморон данное утверждение. Действительно, если динамические линии идут от центров сил (то есть образов), группируясь вокруг них, то интуиция, распространяясь вдоль одной из таких линий, становится векторной. Но при этом воспринимающее сознание никуда не перемещается, оно достигает предмета виртуально, а не физически. Недаром актуальное восприятие в письмах Ж. Лешала Бергсон практически отождествляет с чистым восприятием [780]. Весь этот процесс становится возможным именно потому, что Бергсон недвусмысленно заявляет о виртуальном нахождении нашего «я» в самом воспринимаемом предмете. А поскольку такое пребывание «я» происходит только при восприятии, постольку само восприятие становится не просто актуальным, но и активным, действенным – при сохранении позиции наблюдателя. Впрочем, сам философ не дает никаких комментариев на этот счет, так что все приведенные рассуждения остаются лишь интерпретацией его учения.

Выход из лабиринта в том, чтобы не выбирать альтернативу и ничем не жертвовать. Чтобы не опасаться, вслед за Бергсоном, смешать вещи, различные по природе, нужно просто признать, вслед за Делёзом, что в реальности и так все перемешано. Поэтому, чтобы сохранить чистоту опыта такой реальности и чистоту мышления, надо в качестве нити Ариадны выбрать «почти». То самое «почти», которое мешает достижению чистоты: чистота в пределе виртуальна, нам нужна реальность, поэтому все, что препятствует абсолютной чистоте, помогает обрести реальность. Каковы же эти «почти»?

Первое «почти» касается онтологического вопроса о том, может ли быть восприятие, имманентное материи, в полном смысле слова бессознательным. Напомним, что концепция Бергсона de facto монистична, хотя de jure наполнена дуалистическими построениями и оппозициями «дух – материя» в разных вариантах. Так вот, раз в материи, по Бергсону, все же есть сознание, то чистое восприятие не может быть совершенно бессознательным, а значит, и совершенно мгновенным [781]. Кроме того, в некоторых высказываниях философа понятие «бессознательное» принимает не отрицательное, а наполненное всецело позитивным смыслом звучание. «Бессознательное» – это, скажем так, не «то, что не обладает сознанием», а «то, что виртуально». Делёз, создавая приведенную выше интерпретацию, был весьма проницателен. «Правду говоря, ваше „я“ не в большей мере пребывает в вашем мозге, чем во внешнем объекте; оно – повсюду, где находится одно из его представлений, иными словами, оно виртуально (или бессознательно) пребывает во всем воспринимаемом, а актуально – во всем воспринятом» [782], – провозглашает Бергсон. Итак, материя бессознательна в том смысле, что сознание в ней виртуально; поэтому она, собственно говоря, не бессознательна, а почти бессознательна [783]. А значит, восприятие не моментально, а почти моментально. Это почти не имеет отношения к чистому восприятию, взятому в виртуальном плане, но без него немыслима реальность. Поэтому никакой элиминации сознания не происходит. А значит, реальное восприятие всегда сознательно, просто мера присутствия сознания в нем различна.

Но сам Бергсон говорит о том, что сознательное восприятие направлено изначально на практическое действие [784]. Отсюда второе «почти»: в реальности занавес между нами и природой, а также между нами и нашим сознанием можно сделать прозрачным и легким, но даже у художников (которые ближе всех к чистому восприятию) он сохраняется.

Напомню, что это мнение самого Бергсона [785]. Не имеет ли здесь места логический круг и превращение реальности в кантову «Ding-an-sich», против чего с помощью первичной интуиции (философской или эстетической) пытается бороться сам же Бергсон? Можно сказать, что ответ на этот подразумеваемый вопрос философ сформулировал в «Восприятии изменчивости»: «Только высшая интуиция (которую Кант называет „интеллектуальной“ интуицией), т. е. восприятие метафизической реальности, открыло бы возможность возникновения метафизической науки. Самый ясный результат кантовской Критики заключается в том, что она показала невозможность проникновения в потустороннее иначе, как путем видения, и что ценность всякой доктрины в этой области составляет только то, что дало ей восприятие. Возьмите это восприятие, разложите и составьте его вновь, ворочайте его по всем направлениям, подвергните самым утонченным операциям тончайшей интеллектуальной химии, вы никогда не извлечете из вашего горнила более того, что вы туда положили; сколько введено было вами туда непосредственного видения, столько вы там его и найдете; и рассуждение не подвинет вас ни на один шаг далее того, что вы восприняли сначала. Вот что вполне освещено Кантом, и в этом, по моему мнению, величайшая заслуга, какую Кант оказал спекулятивной философии. Он установил окончательно, что если метафизика возможна, то только усилием интуиции» [786]. Однако весь этот пышный дифирамб нужен Бергсону для указания на одно важное различие между собственной концепцией и концепцией Канта: «…доказавши, что одна интуиция способна дать нам метафизику, он прибавил: эта интуиция невозможна» [787].

По-видимому, в обычном состоянии занавес может лишь истончиться до неосязаемости, но не исчезнуть вовсе, – однако в минуты озарений он может рассеяться полностью. Этот вывод связан с рекомендацией Бергсона ввести в наше восприятие вещей для его углубления волю, которая, «расширяясь, расширяет наше видение (vision) вещей» [788]. Вспомним, что для возвращения от понятий и практических символов реальности к первичной интуиции (которая предполагает очищенное восприятие мира) нужно приложить волевое, мучительное усилие. Разве не имеем мы права с большой долей достоверности заключить, что такое обретение первичной интуиции с помощью воли позволяет достичь и незамутненного, действительно чистого восприятия, но уже не виртуального, не рассеянного в инертной материи в виде возможности, – а реального, имманентного творящему сознанию художника?

Третье «почти» относится к тем свойствам и качествам реальности, которые в состоянии постичь в чистом виде (то есть, с поправкой на первое «почти», практически в чистом виде) даже самые чуткие из людей. «…Если бы душа не соприкасалась ни одним из своих восприятий с действием, это была бы душа художника, какого еще не видел свет. Она преуспела бы во всех искусствах, или, вернее, она слила бы их всех в единое искусство. Она воспринимала бы все вещи в их первоначальной чистоте – формы, краски и звуки мира материального в такой же степени, в какой и движения внутренней жизни. Но это значило бы требовать от природы слишком многого» [789]. Итак, свойства реальности, подвластные подлинному постижению, избранны. Ограничение накладывается природным дарованием, или «природным чувством» [790], как его именует Бергсон. Итак, третье «почти» связано с тем, что «художник обыкновенно служит искусству одним из своих чувств, и только одним» [791], то есть только одно чувство освобождается всецело от практической направленности.