Ирина Галинская - Культурология: Дайджест №3 / 2010

Европейским обществам, заключает Леонтьев, все труднее устоять перед всеобщим смешением: усреднение предполагает отказ от своеобразия в политике, экономике, культуре, повседневности. С течением времени остается все меньше и меньше «своеобразного и духовно-независимого» на Западе в культурно-бытовом отношении. Запад, бессознательно подчиненный «закону разложения», настолько слаб, считает Леонтьев, что без вмешательства извне достаточно «безумной религии эвдемонизма», которая приведет к саморазрушению европейской цивилизации.

В развитии западных обществ Леонтьев, таким образом, усмотрел проявление таких негативных тенденций, которые свойственны последнему этапу развития цивилизации. Вполне очевидно, что подобное соседство очень тревожило автора, открыто критиковавшего устои европейской жизни, поскольку губительные процессы западного мира стремительно проникают в Россию. Леонтьев склонен полагать, что Россия находится у роковой черты, когда остался в прошлом период ее «цветения» (он, с точки зрения Леонтьева, пришелся на эпоху Николая I). Философ развивает мысль о том, что Россия, в отличие от Европы, еще не проявила себя в полной мере как самостоятельный культурно-исторический тип (3, с. 41).

В поиске спасения от тлетворного европейского влияния Леонтьев призывал русских обратить свой взор на самобытный Восток , культура которого находится в стороне от эгалитарного прогресса. Западному однообразию Россия вполне может противопоставить идею византизма. Под влиянием византийской культуры в России оформились системообразующие ценностные ориентиры. В решающие моменты отечественной истории византийские идеи консолидировали общество. «Византийский дух… как сложная ткань нервной системы, проникает насквозь весь великорусский общественный организм» (4, с. 49). Леонтьев определил византизм следующим образом: «Византизм в государстве значит – самодержавие. В религии он значит христианство с определенными чертами, отличающими его от западных церквей, от ересей и расколов. В нравственном мире мы знаем, что византийский идеал не имеет того высокого… понятия о земной личности… Знаем, что византизм… есть сильнейшая антитеза идее всечеловечества в смысле земного всеравенства, земной всесвободы, земного всесовершенства и вседовольства» (4, с. 20). Следуя далее логике мыслителя, «стареющей России» куда важнее сохранить спасительные византийские начала, которые сложились в среде «восточных единоверцев», нежели поддаться активному влиянию Запада.

Византизм, имеющий довольно четкие идеологические контуры, – не только историческое прошлое средневековой России, но и, по мысли Леонтьева, надежный вариант для ее будущего развития. Мировоззрение консерватора содержит развернутую схему, следуя которой на практике, страна сможет выстоять «в своей отдельности»:

«1. Государство должно быть пестро, сложно, крепко, сословно и с осторожностью подвижно. Вообще сурово, иногда и до свирепости.

2. Церковь должна быть независимее нынешней. Иерархия должна быть смелее, властнее, сосредоточеннее…

3. Быт должен быть поэтичен, разнообразен в национальном, обособленном от Запада единстве…

4. Законы, принципы власти должны быть строже; люди должны стараться быть лично добрее; одно уравнивает другое.

5. Наука должна развиваться в духе глубокого презрения к своей пользе» (2, с. 169–170).

Словом, России, уверяет Леонтьев, необходимо сохранить те ценностные ориентиры, которые утрачены на Западе. Европа лишена политического и социального разнообразия, «чувство религиозное» сменилось верой в ложную идею прогресса, культура и быт оказались во власти серости и посредственности. Не случайно «утилитарная этика» противопоставлена автором «эстетике жизни».

Поскольку Россия еще не раскрыла себя как особое культурное образование, то подлинная её историческая миссия, по Леонтьеву, состоит в будущем создании славяно-азиатской цивилизации, отличной от европейской, что само собой предполагает «культурное отделение» от Запада. Речь идет о так называемом «прорыве» из «греков в варяги», предполагающим отказ от заемного, европейского, но сохранение ранее нажитого богатого «византийского запаса».

Создание славяно-азиатской цивилизации означает необходимость сойти с «европейских рельсов». Так, по мысли Леонтьева, благоприятные последствия принесет замена утилитарно-эвдемонического направления науки «честно-скептическим». Последнее направление не отрицает прогресс как таковой, но критикует науку, то есть принципы рационализма, техницизма, индивидуализма, умаляющих значение высокодуховных ценностей общества, сводя смысл его бытия к материальному однообразию. России необходимо отречься от западного понимания прогресса как либерально-эгалитарного явления, поскольку «все истинно великое… вырабатывается никак не благодаря повальной свободе и равенству, а благодаря разнообразию положений, воспитания, впечатлений и прав, в среде, объединенной какой-нибудь высшей и священной властью» (4, с. 304).

Впрочем, антизападнические идеи, изложенные К. Леонтьевым, включают не только неприязнь к романо-германскому культурному типу, но и ко всему западнославянскому миру (1, с. 102–103). Леонтьев категорически отверг идею панславизма (наиболее яркое воплощение панславизм нашел в философии Н.Я. Данилевского) как неприемлемую, более того, губительную для России. Консерватор доказывал нецелесообразность поисков племенной общности как основы национальной самобытности: разделение по племенам и нациям несет за собой лишь межнациональную вражду, да и национальное начало как таковое есть не что иное, как начало демократическое, посредством которого утверждается эгалитарный прогресс (7, с. 107).

Несмотря на высказывание наиболее жесткой (среди русских дореволюционных консерваторов) критики в адрес европейских стран, философу тем не менее не идеализирует Россию. Леонтьев не закрывал глаза на изъяны, присущие российской действительности. «Мы все-таки слишком европейцы “в душе”…у нас слишком еще мало своих смелых мыслей; своих оригинальных вкусов; своего творчества; своей, скажем, вообще, культуры» (5, с. 392), – констатировал автор.

В то же время Леонтьев не отрицал культурные достижения Европы, считая, что «европейское наследство вечно и до того богато, до того высоко, что история ещё ничего не представляла подобного» (4, с. 179). Однако, что немаловажно, он рассуждает о разнообразии и богатстве западной культуры в прошедшем времени. Современная Европа, по Леонтьеву, – это «пример для неподражания» (5, с. 347). Запад, он полагал, вступил в заключительную стадию своей истории, когда европейские общества оказываются на краю гибели: упрощаются, смешиваются, утрачивают оригинальные черты и, скорее, напоминают единое европейское пространство, где в угоду буржуазным требованиям берут верх материализм, техницизм, рационализм, индивидуализм. Рассматривая проблему «Россия – Запад» в свете универсальной методологии, философ обозначил субстанциальные отличия двух культурных типов. Полностью отвергая западный вариант развития применительно для России, он ищет ориентиры на самобытном Востоке, где сильны консервативные начала.