Алина Анисимова - «Новый историзм»: Науковедческий анализ

В целом, нужно отметить, что рецепция «нового историзма» являлась неотъемлемым элементом его становления как самостоятельного направления, и сами представители «нового историзма» принимали активное участие в определении его специфики.

Исследование форм легитимации знания предполагает изучение других школ и направлений, а также степени их взаимодействия с изучаемым направлением. Целый ряд теоретических тенденций 50-70-х годов в той или иной степени отразился на облике «нового историзма». В каких-то случаях можно говорить о прямом влиянии, в каких-то – о сосуществовании, общих поисках и интересах. Примером первого типа взаимодействия может послужить уже упоминавшаяся «марксистская литературная теория». Примером второго – историографическая практика и историческая теория 60-80-х годов 3 3 Здесь мы ограничимся только этими двумя примерами. О других направлениях социального и гуманитарного знания, оказавших влияние на «новый историзм», речь пойдет во второй и третьей главах. .

Говоря о марксизме, мы имеем в виду марксизм (точнее неомарксизм) как он оформился в период между Первой и Второй мировыми войнами [44, с. 322]. Как верно отмечает К. Галлахер, «в 60-х годах XX в. марксистская критика была, в основном, представлена работами западных марксистов, например Г. Лукача, а также представителями франкфуртской школы» [56, с. 39]. Марксистская критика имела большое значение для американского литературоведения. Так, в начале 70-х годов в качестве подразделения Ассоциации современных языков возникла Марксистская литературная группа (Marxist literary group) 4 4 Режим доступа: http://mlg.eserver.org/ со своим печатным органом, журналом «Медиация» (Mediation). Существовали и оригинальные американские мыслители-марксисты, например Ф. Джеймисон. Можно говорить также и о заметной роли марксистского направления в университетах.

Марксистская теория достаточно сильно повлияла на становление «нового историзма». В 70-е годы Гринблатт преподавал курс «Марксистская эстетика», хотя он и отзывался о нем позднее как о неудачном. Гринблатт увлекался работами В. Беньямина, Г. Лукача, а также интересовался идеями Ф. Джеймисона (Fredric Jameson). Именно с Ф. Джеймисоном Гринблатт полемизирует позднее в своей статье «По направлению к "новому историзму"» [63].

По мнению Б. Томаса, можно говорить о близости теоретических поисков, которые велись сторонниками «нового историзма» на кафедрах английской литературы, с процессами, происходящими на кафедрах истории [17, с. 20; 126, с. 11]. В частности, он упоминает о двух наиболее существенных направлениях исторической дисциплины того периода: «новой социальной истории» и «новой культурной истории».

«Новая социальная история» появляется в 60-е годы и сохраняет ведущие позиции до конца 70-х годов. В рамках этого направления были подняты специфические вопросы, такие как социальная мобильность населения, условия существования людей, принадлежащих к расовым меньшинствам, иммиграционные процессы, история рабочего движения, женская история, локальная история. Объединяющей для этих исследований является проблема жизни низов общества. В «новой социальной истории» предпочтение отдается изучению жизни обычных людей, тогда как истории элит уделяется меньше внимания [40].

В 80-е годы XX в. на кафедрах истории большое влияние приобретает «новая культурная история», в рамках которой поднимаются проблемы «динамичности» процессов в истории и неоднозначной интерпретации прошлого. В результате развития этой дисциплины возникает более сложное представление о сущности «историзма» и роли историка [16]. И хотя приверженцы «нового историзма» разделяют социальный пафос «новой социальной истории» и очень близки к «новой культурной истории» в понимании «текста», в том числе «текста историка», здесь сложно говорить о прямом влиянии. В данном случае принадлежность к разным кафедрам, к разным университетским дисциплинам сыграла немаловажную роль.

Если что-то и отличало «новых историков» от историков профессиональных, так это их отношение к истории как к литературному произведению, а также нежелание видеть в исторической реальности такие привычные для любого историка причинные связи. История для «новых историков» всегда была некоторым текстом, организованным по правилам и принципам той исторической дисциплины, в рамках которой историк работает. Материал, организованный по определенному принципу, всегда можно назвать литературным произведением. Об этой концепции («текстуальности истории») еще до возникновения «нового историзма» уже писал X. Уайт (Hayden White) в своей «Метаистории» (1973), где он разбирал повествовательную природу современных историй [23].

Представители «нового историзма» также не брались прямо объяснять причины возникновения тех или иных феноменов культуры. Для того чтобы обосновать возникновение определенного феномена в культуре, они создавали так называемое дискурсивное поле, опираясь на методологию М. Фуко (Michel Foucault). В своей книге «Рождение клиники» М. Фуко определяет «дискурсивное поле» как «установление условий возможности… опыта в том виде, в котором его знает современная эпоха» [27, с. 22]. Невозможно составить полного списка причин, повлиявших на возникновение определенного культурного явления. Однако Фуко считал, что исследователю крайне необходимо очертить некое поле, которое он понимал как ментальное пространство без четких границ. Этот основополагающий принцип теории М. Фуко был крайне существенным для представителей «нового историзма». Все это делало «новоисторическую» концепцию неприемлемой для серьезного рассмотрения в рамках исторической дисциплины.

«Новый историзм» сразу заявил о себе как направление успешное. И во многом известность авторы направления приобрели благодаря тому, что особое значение они придавали вопросу популяризации знания. Отдельно следует отметить, как много сил и энергии они затрачивали на популяризацию самого метода, который должен был ассоциироваться с именем направления. Представители «нового историзма» поняли достаточно рано, что современные условия существования гуманитарного знания таковы: исследователь вынужден не только вырабатывать адекватные знания, на нем лежит и обязанность подготовить потенциальных читателей к его успешному восприятию.

В науковедческих работах часто имеет место дискуссия, должен ли ученый ориентироваться на вкус и предпочтения широкой публики. Определенно, ученый уже не в состоянии жить в отрыве от общества, перспективность научного проекта во многом зависит от имиджа, который складывается благодаря общественным выступлениям отдельных представителей науки. Но не будет ли в связи с этим заметно опускаться сама планка научного исследования, раз совершенно очевидно, что язык публичных выступлений существенно отличается от языка науки. Ни для кого не секрет, что если ученый стремится быть понятым, то это неизбежно происходит за счет упрощения сложности научной постановки задачи. Если задаться вопросом, как именно разрешали для себя эти вопросы «новые историки», то ответ находится сам собой: сталкиваясь с подобными дилеммами, они определенно делали выбор в пользу популяризации и большей привлекательности своего научного направления у широкой публики.