Нил Ашерсон - Черное море. Колыбель цивилизации и варварства

Эта книга о Черном море начинается с Крыма. Для этого у меня есть как уважительные причины, так и причины личного свойства. Крымский полуостров был чем‑то вроде подмостков, своеобразной авансценой событий, важных для всего Черноморского региона и населявших его народов. Греки сделали Крым центром своей торговой империи, тысячелетием позже так же поступили итальянцы; здесь в XIX веке разразилась Крымская война, а в XX совершались иные из самых чудовищных преступлений Гитлера и Сталина. Ялтинская конференция, которая прошла на южном конце полуострова в 1945 году, стала кодовым названием раздела Европы во время холодной войны.

Но я начинаю с Крыма еще и потому, что по чистой случайности именно там я впервые увидел Черное море. Ну и, наконец, если любому ребенку показать карту Черного моря, он первым делом инстинктивно ткнет пальцем в эту подвеску, в этот забавный коричневый ярлык, который так грубо налеплен на ровный голубой овал.

От Крыма эта книга отправится во многих направлениях. Это не путеводитель, и я не совершаю в ней кругосветное плавание; например, Турции, Болгарии и Румынии уделено меньше внимания, чем они того заслуживают. Но тот интеллектуальный след, по которому я шел, вел прочь от этих стран – на противоположный край Европы, на север и восток. От Крыма исследование варварства привело меня в Ольвию возле устья Днепра, а оттуда, перепрыгивая через Крым, обратно, к руинам Танаиса и Таны, в дельту реки Дон. Вскоре этот след уперся в загадки национализма и идентичности со всеми их бесстыдными играми теней и зеркальных отражений и со всей их невероятной созидательной силой.

Однако затем след разделился. Одна тропинка повела к казацкому населению Южной России и Украины, в Одессу и в Польшу, другая свернула, и я оказался в Северо-Восточной Турции, где когда‑то жили понтийские греки и по сей день живет крошечная народность лазов. Приведя меня в Керчь для изучения Боспорского царства классических времен, маршрут снова разветвился на два исследования: одно посвящено подлинным историческим сарматам, которые правили в этом регионе на протяжении нескольких веков до и после Рождества Христова, другое – вымышленным, сказочным сарматам, которых национальное воображение поляков назначило отцами-основателями Польши. Однако завершил я свое путешествие в месте отнюдь не воображаемом: в самом молодом из всех черноморских государств – крошечной Абхазии, которая отделилась от Грузии только в 1992 году. Там я попытался соотнести реальность или нереальность абхазской независимости со всем тем, что усвоил по пути к этому моменту.

И пролог, и эпилог этого путешествия разворачиваются на Босфоре. Между ними лежит Черное море – не только тема, но и главный герой этой книги. У Черного моря есть собственный характер, который не передают прилагательные вроде “непредсказуемое” или фразы вроде “приветливо к чужакам”, поскольку характер этот складывается не из отдельных черт или эпитетов, а из взаимодействия разных обстоятельств, он вообще не поддается точному описанию. В числе этих обстоятельств, вкупе составляющих самобытность Черного моря, – рыба и вода, ветры и трава, скалы и леса, перелетные птицы и человеческая миграция. Это не просто место, а определенная модель взаимоотношений, которая не могла бы сложиться нигде больше: именно поэтому черноморская история – это прежде всего история Черного моря.

На Черном море мой отец видел ее начало, и там же, на Черном море, семьдесят лет спустя я видел начало ее конца.

Русская революция одержала окончательную победу над своими врагами в Новороссийске, в марте 1922 года, когда британские линкоры вышли в море, увозя на своих палубах разбитую белую армию генерала Деникина. На одном из них был мой отец – мичман, мальчик восемнадцати лет, который и тогда, и всю последующую жизнь понимал значение того, чему он стал свидетелем.

Постепенно революция исчерпала себя, так же, как это произошло в прежние века с английской и французской революциями, и к лету 1991 года она была уже дряхлой и немощной. Многие считают, что к тому времени революция была давно уже мертва, что она погибла, когда Ленин привел партию большевиков на смену прямой власти рабочих или когда Сталин начал свое экономическое ускорение с террора в 1928 году. Но мне кажется, что и в то время, когда Михаил Горбачев сидел в Кремле и мечтал о чистом, передовом ленинизме, который мог бы преобразовать Советский Союз в социалистическую демократию, на пепелище еще тлели последние угольки. Летом 1991 года эти угольки внезапно и окончательно разворошили, и огонь угас. Русская революция – не как проект, а как феномен, образ, начерченный на бумаге времени, – была завершена.

О конце ее мне просигналил огонек в крымской темноте, огонек, значения которого в тот момент я не понял, а осознал лишь в последовавшие за тем дни и месяцы. Он блеснул передо мной всего на несколько секунд, не дольше. Я увидел его через окно автобуса, возвращаясь по горному шоссе из Севастополя в Ялту после долгого дня, проведенного на греческих руинах Херсонеса. Из всех пассажиров я один бодрствовал. Вокруг меня спали итальянские, французские, каталонские и американские ученые, слегка покачиваясь на сиденьях, когда автобус начал карабкаться вверх по туннелю, который насквозь прорезает горную гряду над мысом Сарыч. Луна скрылась. Черное море было невидимо, но белая стена гор по‑прежнему блестела в вышине слева от нас. Где‑то под нами лежал маленький санаторий Форос, где Михаил Сергеевич Горбачев со своей семьей проводил летний отпуск на государственной даче, которую держали исключительно для нужд Генерального секретаря ЦК КПСС.

У съезда на Форос беспорядочно мелькали огни. На перекрестке ждала машина скорой помощи – голубая мигалка на крыше была включена и фары горели. Однако поблизости не было видно никакой аварии – ни разбитых машин, ни пострадавших. Проносясь мимо, я на секунду увидел стоявших в ожидании людей. Когда темнота снова сгустилась, я некоторое время гадал, что произошло. Стояла ночь на 19 августа 1991 года.

То, что я видел, было сигнальным огнем заговорщиков, искрой, которую несли сквозь ночь люди, считавшие, что они оживляют революцию и спасают Советский Союз. Вместо этого они запалили огонь, который уничтожил все, что они почитали. Пятью месяцами позже Коммунистическая партия Советского Союза – “партия Ленина” – была упразднена, Союз Советских Социалистических Республик распался, и даже царская континентальная империя, лежавшая в основе Советского Союза, съежилась до размеров России и сохранила всего несколько километров побережья – маленькие окна на Балтийское и Черное море. Поначалу, после того как заговорщики арестовали Горбачева в Форосе, казалось, что пламя заговора горит высоко и ярко, а перепуганная страна хранила молчание. Но затем какая‑то горстка мужчин и женщин собралась на улицах Москвы и Ленинграда и с голыми руками пошла против танков. Они обратили пламя обратно на заговорщиков, и в конце концов оно пожрало не только путчистов, но и все обветшавшие дворцы, тюрьмы и крепости революции, стоявшие за ними.