Борис Дубин - Очерки по социологии культуры

Однако сама эта структура отношений была бы полностью бессодержательна и абсурдна, не будь у нее своего культурного наполнения – запаса идей, символов и образцов, вокруг манипулирования которыми структура и кристаллизовалась, на присвоении и удержании которых воспроизводилась и сохранялась. «Приобретатели» могли беспрепятственно процветать в брежневские двадцать лет, поскольку за хрущевское десятилетие были отчасти реабилитированы «изобретатели». «Культурные люди» задали образец для «людей с положением», а те стали ориентирами для достаточно широких масс, становящихся в эти годы горожанами, получавших образование, обзаводившихся обстановкой и соответствующими жизненными стандартами «людей с возможностями». На переходе от «дедов» к «отцам» были включены три движущих момента, далее – при всех перипетиях – не выключавшихся уже никогда. Это давление мирового уровня научно-технического прогресса, массовая мобильность населения (прежде всего – миграция в города) и повышение образовательно-квалификационного уровня. Усложнение ролевой структуры общества повлекло за собой и усложнение системы коммуникативных посредников, а стало быть, потребовало известной информационной открытости, относительной доступности инокультурных образцов, пусть и ограниченной свободы инициативных групп.

Подчеркнем: все это могло быть допущено лишь в определенных рамках. В самом общем виде они задавались склеротизацией унаследованной системы централизованного распределения и контроля сверху и растущей статусной сегрегацией неоконсервативных слоев общества снизу. Разрастание «вторых», «теневых», «черных» и тому подобных структур перераспределения ресурсов, влияния и власти блокировало возможности открытой социальной мобильности и, ограничивая все более показушные функции властного центра, вместе с тем не подрывало его роли, а даже создавало дополнительные источники стабильности, продлевало эту полужизнь. В таких условиях образцы культуры (достаточно отмеченные как «высокие», «особые», «праздничные»…) компенсировали социальную стагнацию доступом к ценимым культурным позициям. Обобщенные посредники при этом все больше теряли свою значимость и эффективность (например, деньги), тогда как возрастала символическая нагрузка обмена натуральными благами. Книга – как самое дешевое и всеобщее благо – вошла в круг советского дефицита позже других. Но за десять лет – с 1975-го по 1985-й – бурно обросла разветвленной системой сложно-опосредованного распределения.

Важно, что значимость книги при этом фактически дошла до самых «низов» более или менее дееспособного населения. Ценность ее усвоена, можно сказать, всеми, и в этом смысле общая дефицитаризация книжного потребления – знак конца культурной революции, последний ее этап. Общество так или иначе к печатной культуре приобщено. Нет книг дома сегодня примерно у 32 % взрослого населения. Однако большие (свыше 500 книг) библиотеки есть лишь у 8 %. Причем подавляющее большинство домашних библиотек сформировано именно в годы книжного дефицита: лишь 18 % опрошенных горожан собирают книги более пятнадцати лет, начав это делать в додефицитную эпоху. А это значит, что по своему составу домашние библиотеки новоприобщенных кругов достаточно однотипны: в них входят книги отобранные, ценимые, специально отмеченные сверхавторитетностью. Иначе говоря, культурный процесс развивается как накопление уже созданного, усвоение нормативного набора.

Ядро этих библиотек составляют книги, приобретенные особым образом – на талон за сданную макулатуру [10] См.: Левинсон А.Г. Макулатура и книги: анализ спроса и предложения в одной из сфер современной книготорговли // Чтение: проблемы и разработки. М., 1985. С. 63–83. ; так приобретено в 1989 г. 18 % реально интересных для читателя книг. Еще столько же – оставлены по знакомству (стало быть, пользуются сверхспросом), 12 % – получены в подарок, каждая девятая – куплена с рук с переплатой. И лишь 17 % обращающейся среди читателей литературы приобретены в государственных магазинах по обозначенной цене. Это, как правило, русская и советская классика, близкая к школьной программе, но в подарочных изданиях. Особым же путем получают литературу жанровую, формульную (детектив, приключения, фантастику) и книги для дома и семьи. В целом все эти книги можно назвать пособиями по обретению навыков цивилизации (включая умение обращаться с символами – науки, религии, искусства), причем наиболее признанные среди них относятся к ключевым моментам самого созидания современной западной цивилизации – середине XIX в. и рубежу XIX – XX вв. Второй слой активно собираемой литературы – мифологизированная «русская история» от разработок Пикуля до эпопей Маркова, Иванова и Проскурина. Их труды можно назвать победой социалистического реализма, которому в официальной идеологической сфере соответствуют укоренившиеся в эти годы мифологемы «новой исторической общности», «общенародного государства» и т. п. (как и «самого читающего народа в мире») [11] См. подробнее: Гудков Л. Социальный процесс и литературные образцы // Массовый успех. М., 1989. С. 63–119; Шведов С. Книги, которые мы выбирали // Погружение в трясину (Анатомия застоя). М., 1991. С. 389–408. .

Новое – и вновь частичное – возвращение прав инициативным группам немедленно повлекло за собой массовизацию спроса на журналы как печатные органы группового самоопределения и межгрупповой коммуникации. Именно этот уровень – источник и проводник общественной динамики – и был наиболее крепко заблокирован в годы стагнации. Характерно, что на исходе этого периода рост тиражей наблюдался фактически лишь у трех типов изданий, которые по своим функциям были связаны прежде всего с тиражированием типового набора культурных образцов, популяризацией и приобщением к наследию новых возрастных слоев: речь идет о массовых «тонких» журналах типа «Работницы», «Крестьянки», «Здоровья» и т. п. (тиражи первой выросли за 1981–1987 гг. на треть, а второй – на две трети), молодежных изданиях типа «Ровесника» (рост на 15 %) или «Смены» (на треть) и научно-популярной периодике – например, «Семье и школе» (на 26 %), «За рулем» (на 38 %) и так далее.

Напротив, ведомственные издания (особенно касающиеся науки и культуры), академические журналы (прежде всего по общественным и гуманитарным дисциплинам) и литературно-художественная периодика «программного» типа переживали в эти годы – за единичными исключениями, скажем, «Нового мира» или «Вестника древней истории» – жесточайший упадок. Такая же ситуация была в большинстве своем (за исключением изданий на национальных языках в Грузии, Армении, отчасти Латвии, Киргизии) характерна и для союзных республик.