Федор Дан - Два года скитаний. Воспоминания лидера российского меньшевизма. 1919-1921

Приехали мы в Екатеринбург в четвертом часу дня. Мне сказали, что для получения комнаты в гостинице надо обратиться в жилищный отдел местного Совета. Отправился туда и после часового ожидания, проверки моей служебной командировки, разговоров дежурной барышни по телефону с различными гостиницами, носившими громкие названия «Гранд-отель», «Пале-Рояль» и пр. (официальные названия – 1-е советское общежитие, 2-е и т. д. – не употреблялись в самих советских учреждениях), получил ордер на «Пале-Рояль». Поехал в «отель» и, оставив вещи в конторе, пошел с конторщиком осматривать отводимое мне помещение. Лестницы, коридоры, которыми мы шли, – все это было грязно, заплевано, забросано окурками и заставляло не ожидать ничего хорошего. Но когда меня ввели в отведенный мне «номер», я ахнул: в комнате среднего размера стояло пять топчанов, на них валялись шинели, вещевые мешки и прочий скарб, – они были явно уже кем-то заняты. Я с недоумением обратился к своему провожатому: «Где же мне тут поместиться?» – «А вот пока здесь, – указал он на крохотную, согнутую полукругом козетку, вся обивка которой была содрана и из которой торчали грязная мочала, пружины, обрывки веревок, и пояснил: – Тут пять делегатов еще помещаются, на красноармейский съезд приехали, но съезд скоро кончится…»

Оставаться тут явно не было возможности, тем более что и не особенно зоркими глазами можно было заметить клопов и вшей, в изобилии ползавших по топчанам и шинелям. Что делать? Наша партийная организация в Екатеринбурге – я знал это еще до отъезда из Москвы – была по случаю выборов в местный Совет арестована в полном составе, и вместе с нею арестован и член нашего ЦК т. Далин, по служебным делам (а заодно и с партийными поручениями) приехавший на две недели в Екатеринбург. Никакими «посторонними» адресами я, ввиду скоропалительности своего отъезда, не запасся, да и поопасался бы обременить своей крамольной особой посторонних людей в провинциальном городе, где все на виду и на счету и где у местной ЧК своя рука владыка. Куда деться? Я твердо решил провести ночь на стуле в конторе или хотя бы на улице, но ни в коем случае не ложиться на отведенное мне «по ордеру» ложе.

К счастью, я вспомнил, что в Екатеринбурге находится H.H. Суханов, тогда еще товарищ по партии, которого Троцкий, увлекавшийся очередным «спасительным» средством – трудовыми армиями, привез в своем поезде и уговорил войти, в качестве представителя Народного комиссариата земледелия, в местный Совтрударм – Совет трудовой армии Приуральского округа (о нем – после). Я бросился разыскивать его. Пошел в Совтрударм. Там служебная работа уже закончилась, и меня направили в Атамановские номера, значительно более опрятные, чем мой несчастный «Пале-Рояль», но отведенные исключительно для проживания приезжих и местных нотаблей, не имеющих собственной квартиры. Но и в номерах Суханова не оказалось: он переехал со своей семьей на дачу в Шарташ, верстах в семи от города. По счастью, я нашел в гостинице молодого человека М., приятеля Суханова, вместе с ним приехавшего в Екатеринбург и вместе с ним застрявшего в Совтрударме, а теперь проклинавшего судьбу, занесшую его в эту дыру и в это никчемное, бесплодное учреждение. М. был настолько мил, что не только указал мне место жительства Суханова, но и согласился проводить меня к нему. Мы взяли за очень высокую по тогдашним временам цену лихача, каковых оказалось в Екатеринбурге несколько, и покатили чудесной лесной дорогой к Шарташскому озеру.

К семи часам вечера я добрался до Суханова, изумленно выпучившего глаза при виде меня: с трудом объяснил я ему, каким ветром занесло меня на Урал. Гостеприимная семья сейчас же устроила меня у себя, и временно я обосновался на даче. Тут же оказался и Далин, выпущенный недавно на свободу и хлопотавший по разным инстанциям об освобождении других арестованных товарищей: все они, один за другим, действительно вышли вскоре на волю.

Прошло несколько дней, пока я вошел в свою новую службу и с величайшим трудом нашел в городе крохотную комнатушку. И в Екатеринбурге свирепствовал, разумеется, квартирный кризис. Причиною его были наличность большого количества войск и обилие широко расположившихся казенных учреждений, а отнюдь не умножение местного населения или процветание промышленности и торговли.

Гранильная фабрика в городе совсем стояла. Бывший монетный двор был занят каким-то другим производством при самом ограниченном количестве рабочих. Громадный Верхне-Исетский завод почти совершенно бездействовал. Крохотная починочная медико-инструментальная мастерская в здании гранильной фабрики; две мастерские каучуковых штемпелей; пара портняжных мастерских – вот, кажется, почти все, что функционировало. Национализировано (кроме каучуковых штемпелей и нескольких портных) было все вплоть до парикмахерских и столовых. «Свободная торговля» производилась на базаре, куда крестьяне привозили кое-какие продукты, и на толкучке, где торговали и хлебом, и пирогами, и кусочками сахара, и спичками, и табаком, и всякой новой, а больше подержанной рухлядью – сапогами, рубахами, гимнастерками и т. д. Торговцами на толкучке являлись зачастую солдаты, сбывавшие полученный в пайке сахар или махорку, чтобы купить хлеба. Цены при мне на все непрерывно росли, но в то время как в Екатеринбурге мука стоила 3–4 тысячи рублей пуд, в уездном городе той же Екатеринбургской губернии Кургане цена ей стояла всего 300 рублей за пуд. То же и с маслом и другими продуктами. Но привозить было нельзя – мешали заградительные отряды.

За те два с половиной месяца, что я пробыл в Екатеринбурге, раза три на базаре и толкучке производилась облава: громадная площадь внезапно оцеплялась войсками; начинался шум, крик, крестьяне быстро складывали свои продукты в телеги и, нахлестывая лошадей, пытались удирать; публика – торговцы и покупатели – в панике разбегалась. Попавшихся в оцепленный круг сортировали, выпуская поодиночке: имеющих нужный ассортимент документов отпускали, не имеющих отправляли в милицию для удостоверения личности, вылавливали дезертиров, трудовых и военных, каких всегда оказывалась масса, нормированные продукты отбирали, а тех, у кого оные оказывались, – главным образом женщин – отправляли на несколько дней на принудительные работы, как паразитические элементы. На этой почве, между прочим, постоянно обострялось недовольство рабочих, жены которых нередко под тем или другим предлогом забирались прямо с базара на работу. После облавы два-три дня на базаре и толкучке было тихо, а там понемногу все входило в колею, и только цены делали внезапный скачок в гору.

Коренное население города сильно уменьшилось за годы Гражданской войны: кто был перебит, кто уходил с белыми, кто с красными при переходе города из рук в руки. То и дело, обращаясь к кому-нибудь на улице за указанием, как пройти туда-то, получал в ответ: «Да я сам не здешний, сам недавно приехал». Найти же даже правительственные учреждения было трудно и старожилу, так как почти все улицы были переименованы и доски со старыми названиями сняты. Названы были окраинные улицы по именам погибших мировых знаменитостей социализма – Розы Люксембург, Карла Либкнехта и др. и местных деятелей Гражданской войны – Якова Вайнера, рабочего Ивана Загвозкина, матроса Хохрякова и т. д., главные же две улицы города, как водится, были посвящены прижизненному чествованию Ленина и Троцкого. Их же именами, как именами Дзержинского и других, были окрещены клубы и пр.