Николай Мальцев - Хроника духовного растления. Записки офицера ракетного подводного крейсера «К-423»

Вовсе не материальное положение угнетало меня в этот переломный год моей жизни, а страшное одиночество и духовная тоска. Я просто не знал, куда истратить свое свободное время. Кроме сна у меня оставалось 12 часов свободного времени. Обитатели общежития отслужили в армии и были значительно старше меня. До меня им не было никакого дела. Пойти к своим бывшим сокурсникам-студентам я не мог из чувства обиды за явное предательство. Я часами бродил по Котовску в полном одиночестве и уставал так же, как я в школьные годы уставал при однодневных поездках в Тамбов. Скоро и сам Котовск стал для меня каким-то чужим и враждебным городом. На уровне инстинкта, познакомившись вплотную с вредной производственной химией, я уже потерял желание продолжать учебу в Котовском индустриальном техникуме. Повестка в горвоенкомат для прохождения медицинской комиссии показалась мне не очередным несчастьем, а спасательным кругом, который поможет мне выплыть из этого болота тоски и одиночества. Надо заметить, что сейчас личное одиночество, независимость и самодостаточность, я ценю как самые высшие блага земного человека. А вот в молодости одиночество казалось мне непереносимым злом, просто потому, что в деревенском детстве всегда, когда появлялось желание общения, я шел к сверстникам и находил с ними общий язык и взаимопонимание. Город принудил меня к одиночеству, и поэтому я и сейчас равнодушен к городским развлечениям и не могу полюбить его, как я любил и люблю свою малую родину. В военкомате тоже поработал вездесущий директор техникума. Не успел я до конца пройти медицинскую комиссию, как меня признали «особо» здоровым и зачислили в команду «К-90». Как потом оказалось, под этим кодом числились будущие матросы срочной службы для подводных лодок. В отличие от солдат матросы служили не 3, а 4 года. Так в ноябре 1962 года моя гражданская жизнь закончилась и началась флотская служба в качестве рядового матроса. По неисповедимым путям военной бюрократии попал я не в моряки-подводники, а на надводные корабли опытовой бригады, которая зимой базировалась в Ломоносове Ленинградской области, а в весенне-летний период ходила по Ладожскому озеру и обеспечивала испытания новых советских торпед. В военный коллектив я вписался без всяких психологических потрясений. Могу констатировать, что никакой «годковщины» и «дедовщины», которая бы применяла ко мне физическое насилие и унижала мое человеческое достоинство, в период 1962–1964 годов на наших кораблях не было.

Из-за Карибского кризиса «годки» служили фактически вместо четырех пять лет, но никто никогда даже пальцем не прикоснулся ко мне и не сорвал на мне свою злобу. Да и не было этой злобы. Пошедшие на пятый год службы «годки» на словах и на деле «жалели» молодого матроса и даже подкармливали меня доппайком. Стоя дежурным по кораблю, старослужащий старшина 1-й статьи Иван Середа, из воронежских казаков, жарил по ночам на двоих огромную сковороду картошки с мясом и тайно поднимал меня часа в 4 четыре утра, чтобы я разделил с ним эту шикарную трапезу. Но жажда знаний неожиданно так одолела меня, что я накупил пяток справочников по самостоятельной подготовке для поступления в вузы и стал с железной методичностью изучать физику, математику и другие науки для поступления в технический вуз. Что явилось причиной такой старательности по отношению к уровню собственной технической подготовки и багажу полученных знаний? Объясняется все просто. Уже в 1962 году я сделал окончательный выбор, полюбил Первушину Валентину и решил на ней жениться. Обучение в техникуме дало мне уверенность в собственных силах. Но мне уже не хотелось возвращаться в техникум. Я твердо решил получить высшее техническое образование и очень торопил время, но перейти из матросов в солдаты невозможно. Четыре года срочной службы давили на меня не своими тяготами исполнения матросских обязанностей, которые исполнялись мной легко и непринужденно, а своей временной протяженностью. Жениться на первом курсе вуза при очном образовании – значит, пять лет жить в полной нищете. Но и ждать четыре года до окончания службы было для меня невыносимо тяжело. И главная причина заключалась в любви и человеческой жажде получения скорейшей финансовой независимости для создания семьи. Я еще раз отмечу, что не из-за любви к морю, не за морской романтикой и не из-за любви к офицерской морской форме или к военной дисциплине я решил в 1964 году поступать в высшее военно-морское училище радиоэлектроники, а только из сугубо личных интересов любовного и семейного свойства.

В 1964 году как бы вопреки собственному желанию, по нелюбви к воинской дисциплине, я на пятерки сдал вступительные экзамены и был зачислен на первый курс третьего факультета, который выпускал инженеров по автоматике, телемеханике и вычислительной технике. Как не любил я дисциплину, можно судить по следующему примеру. Пришел в училище я уже старшим матросом, и сразу после сдачи вступительных экзаменов меня назначили заместителем командира взвода, который представлял собой 19 человек моих однокурсников. На этой должности даже курсанту первого курса присваивают старшинские лычки, и ты пользуешься многими льготами по учебе. Старшиной роты к этому времени уже стал бывший армейский сержант срочной службы Володя Мельниченко. Он украинец по национальности. Любовь к военной дисциплине и страсть к командованию другими людьми закреплена в нем на генетическом уровне. Он вставал на 15 минут раньше подъема, затем поднимал трех замковзводов, в том числе и меня, и мы производили подъем трех взводов роты, а затем выводили их на физическую зарядку и занимались всем тем абсурдом, который называется военной дисциплиной. Заправка коек по шаблону, вечерние и дневные строевые занятия были и оставались все пять лет любимым занятием старшины Мельниченко. Он тоже окончил училище с золотой медалью. Но только неизвестно за что – за знания или за страсть к строевой шагистике и железной воинской дисциплине. За два года службы матросом на надводных кораблях я отвык от строевых занятий, заправки коек и тумбочек по шаблону и был неприятно поражен ретивостью Мельниченко. Через неделю я добровольно, через командира роты и нашего воспитателя Веккера Якова Наумовича, сложил с себя полномочия замкомвзвода и передал их простоватому и тихому однокурснику Николаю Ларионову. Вот он и был все пять лет моим замкомвзвода. Ларионов порядочный человек, и стал он замкомзвода не по страсти к насилию над другими людьми и жажде власти, а из сугубо личных соображений, дабы облегчить процесс сдачи многочисленных экзаменов. Если замкомвзвода отвечал на двойку, то ему все равно ставили три балла, чтобы не позорить носителя и представителя командирской власти. Мельниченко же занимался с нами строевой подготовкой и наведением порядка в жилых помещениях с огромным наслаждением и страстью. Это была его стихия и способ самовыражения. Я тайно презирал за эту пагубную страсть Володю Мельниченко, но все пять лет терпел его издевательства. Тем более что они не относились лично ко мне, а равномерно распределялись по всем курсантам трех взводов нашего курса из 60 курсантов.