Владимир Сядро - Династия Романовых

Романовская концепция русской истории представляет царевича Алексея человеком чрезвычайно набожным, суеверным, «ревнителем старины», выросшим в страхе и недоверии к деспотичному отцу и являющимся его полным антагонистом. В соответствии с ней полностью подавленный волей своего великого родителя, в глубине души он ненавидел не только его самого, но и проводимые им в государстве реформы. В то же время сам будущий наследник большой империи вряд ли смог бы самостоятельно управлять ею: он испытывал отвращение к государственным делам, не питал никакого интереса ни к армии, ни к политике, ни к дипломатии. Все это обуславливало пристальное внимание к Алексею со стороны противников Петра, старавшихся использовать безвольного юношу в своих целях, толкнуть его на открытое выступление против отца. Став игрушкой в их руках, царевич якобы занялся подготовкой заговора, целью которого было свержение Петра I.

Хотя многое в этом историческом портрете Алексея соответствует действительности, есть в обстоятельствах его короткой и нелепой жизни и немало неясного. Вот что пишет об этом Ф. Гримберг: «До сих пор остается загадкой так называемое “дело царевича Алексея”. Мы достаточно легковерно относимся к версии об Алексее – “защитнике старины”. Но все же попытаемся понять, кто был Алексей Петрович и что с ним произошло. Хотя, если честно признаться, понять это непросто, да, пожалуй, что и невозможно». Сохранившиеся письма и другие документы, написанные царевичем, мало могут в этом помочь: уж очень он был скрытен и не всегда правдив. «Смысл некоторых писем Алексея не удается уяснить и сейчас, – писал в книге о Петре I профессор Н. И. Павленко. – Однако встречающиеся в них приписки “чтоб сие было тайно” или “как мочно тайно делать” свидетельствуют о стремлении скрыть от посторонних глаз и, прежде всего от отца, как собственные поступки, так и действия своей “компании”. Особенно плотным покровом тайны он окутывал свои связи с матерью и ее родственниками». По словам этого же историка, «переписываясь с духовником, царевич прибегал либо к шифру, либо к условному языку, понятному лишь его корреспонденту». И все-таки постараемся выяснить хотя бы некоторые детали жизни наследника престола, которые могли бы повлиять на столь драматическое решение династической проблемы Романовых.

Первые сомнения в правомерности версии об Алексее как о «защитнике старины» возникают уже при ознакомлении с основами его обучения и воспитания. По словам Н. И. Павленко, «первые годы жизни царевич проводил на половине матери, находясь под полным духовным влиянием этой ограниченной женщины и ее окружения, состоявшего из монахов, попов, карлиц и карликов, кликуш». Сам Алексей вспоминал: «Со младенчества моего несколько лет жил с мамою и с девками, где ничему иному не обучался, кроме избных забав». Поскольку «двор царицы жил иными интересами, в ином ритме, он довольствовался слухами, уязвлявшими самолюбие супруги», поступки Петра, «не укладывавшиеся в рамки традиционных представлений о царском поведении во дворце и за его пределами», там осуждали. Вполне естественно, что в такой враждебной по отношению к отцу атмосфере у мальчика сформировалась непреодолимая неприязнь к нему, с годами только усиливающаяся. Указывая на негативную роль, которую в этом сыграло окружение наследника, Н. И. Павленко писал: «Позже царевич признавался, что друзья все “больше отводили меня от отца моего и утешали вышеупомянутыми забавами и мало-помалу не только дела воинские и прочие от отца моего дела, но и самая его особа зело мне омерзела, и для того всегда желал быть в отлучении”».

С изъянами воспитания наследника все вроде бы понятно. Но упоминаемые им «избные забавы» детства вряд ли можно отнести к той «старине», защитником которой 28-летний Алексей якобы являлся. А никакой другой «старины» в его взрослой жизни и не было, ибо после заточения Евдокии в монастырь воспитанием десятилетнего царевича стала руководить сестра Петра, Наталья Алексеевна, бывшая его горячей сторонницей во всех преобразованиях. С этого времени меняется и программа его образования: после начального обучения чтению и письму по часослову теперь его учат арифметике и иностранным языкам (юноша свободно владел немецким и отчасти французским языками), а с 1709 года в течение трех лет обучают за границей геометрии, политическим делам (основам дипломатии?) и фортификации. Таким образом, можно заключить, что российский наследник получил европейское образование. И хотя, как он сам писал, обучение это было ему «зело противно и чинил то с великою леностию», преимущество в столь длительном пребывании вдали от России он, видимо, находил в европейском образе жизни и свободе от поручений отца. Никакой тоски по родным местам и своим близким царевич не испытывал. Единственным по-настоящему близким ему человеком был его старый духовник Яков Игнатьевич. Подтверждением тому могут служить строки из его письма к нему, отправленного из Варшавы в 1711 году. В нем Алексей сообщал, что в случае, если духовник умрет, «то уж мне весьма в Российское государство не желательно возвращение». Весьма любопытный факт, ибо свидетельствует о том, что еще задолго до своего бегства в Европу царевич высказывал мысль о возможности своего невозвращения в Россию.

Так откуда же взялся миф об Алексее – защитнике старины? В основе его лежит прежде всего всем известное тяготение царевича к монахам и кликушам, полное безразличие к тому, чем жила страна, и все та же ненависть к отцу и проводимым им реформам. Но это вовсе не означало, что, будучи весьма религиозным и ненавидя дела отца, он был намерен отстаивать старые порядки и обычаи, с которыми тот боролся. Ненависть и безразличие Алексея были продиктованы не столько его политическими убеждениями, сколько редкой леностью и слабоволием, в коих он и сам признавался: «Природным умом я не дурак, только труда никакого понести не могу». Вся политическая программа наследника была выражена в одной фразе: «Я когда стану царем, то старых переведу, а наберу себе новых по своей воле». Из этого конечно же трудно сделать какие-то выводы относительно ориентиров возможного правления Алексея. Однако Ф. И. Гримберг, соглашаясь с тем, что «очень трудно понять, какую политическую программу выдвигала “партия” царевича», делает такое предположение: «Совершенно ясно, что речь не шла о приостановке идущих реформ. Любопытно и то, что “род-клан” в качестве политической силы, кажется, окончательно сошел со сцены российской истории. За царевичем стоит уже, что называется не “партия”, а “группировка”». Интересно также участие матери царевича в этой интриге. Теперь и с ней уже не “клан”, а “группировка”, в которой главные роли принадлежат ростовскому епископу Досифею и ее возлюбленному Степану Глебову». [7] Именно в среде духовенства Алексей находил поддержку. В связи с этим представляет интерес еще один факт, упоминаемый в книге Н. И. Павленко: «В 1711 году рязанский митрополит Стефан Яворский произнес в Москве проповедь, вызвавшую гнев Петра. В ней митрополит осуждал введение фискалов и уповал на наследника, с воцарением которого, как полагал проповедник, наступит возврат к старине. До царевича, находящегося в Дрездене, слухи об этой проповеди донеслись несколько месяцев спустя, и в его голове возникли надежды на бунт духовенства».