Владимир Сядро - Династия Романовых

Подлинник письма-завещания не сохранился. Впервые оно было опубликовано на немецком языке в 1785 году собирателем преданий и рассказов о Петре I Яковом Штелиным. В 1786-м завещание появилось в печати уже на русском языке. До сих пор среди историков ведется полемика о возможности написания царем этого документа. Одни, ссылаясь на некоторые выявленные ими несообразности в содержании письма, считали его подделкой. Так, известный историк XIX века Н. Г. Устрялов обращал внимание на то обстоятельство, что Петр I не мог поручить Сенату избрание преемника в случае своей гибели, ибо у него был в то время прямой наследник – царевич Алексей. Отношения отца и сына в те годы еще не достигли такой остроты, чтобы царь лишил его престола.

Однако другой выдающийся историк дореволюционной России С. М. Соловьев с доводами Устрялова не соглашался. Он считал, что «решительно отвергать» достоверность завещания не следует. Этой же точки зрения придерживается и известный знаток Петровской эпохи Е. П. Подъяпольская. Но безоговорочно утверждать, что Петр был автором такого документа, можно будет только в случае обнаружения его подлинника. А пока несомненным остается лишь одно – Петр неоднократно повторял, что бегство с поля боя ставит труса вне общества. Русский царь всегда подчеркивал, что он наравне с другими несет бремя службы и не жалеет «живота своего»: «…ему житие свое недорого, только бы жила Россия!»

На основе истории с письмом-завещанием можно сделать предположение, что мысль о передаче престола любому человеку, избранному по воле действующего монарха, Петр вынашивал давно. Но только в 1722 году он воплотил ее в новом, не имевшем аналогов в мире «Уставе о наследии престола». Подводя под Устав довольно сильную аргументационную базу, которая апеллировала к традиционным авторитетам – религии и истории, Петр ссылался на принцип «правды монаршей», который дает царю право произвольного выбора наследника. По вполне понятным причинам Устав начинался так: «Понеже всем ведомо есть, какою авессаломскою злостию наделен был сын наш Алексей…» А далее, исходя из этой самой «авессаломской злостии», Петр фактически отменил право на престол не только сына Алексея, но и своего внука – Петра Алексеевича. Вот как характеризует этот документ Н. И. Павленко: «Этот акт отменял “недобрый обычай”, по которому старший сын автоматически становился наследником престола. Отныне назначение наследника зависело от воли “правительствующего государя”, причем рукой Петра сделано одно существенное дополнение: государь, назначив преемника, мог изменить свое решение, если обнаружит, что наследник не оправдывает надежд. Царь придавал этому акту огромное значение и принудил клятвенным обещанием всех высших сановников безоговорочно его выполнять».

Следовательно, теперь престол мог достаться Петру Алексеевичу только в том случае, если этого захочет сам Петр I. И хотя в глазах всей страны внук был единственным легитимным наследником, в церквях царскую фамилию поминали так: «Благочестивейшего государя нашего Петра Великого, императора и самодержца всероссийского, благочестивейшую великую государыню нашу императрицу Екатерину Алексеевну. И благоверные государыни цесаревны. Благоверную царицу и великую княгиню Параскеву Федоровну. И благоверного великого князя Петра Алексеевича. И благоверные царевны великия княжны». Это означало, что внук Петра I стоял ниже своих теток-цесаревен (дочерей императора).

Императору казалось, что он сам сумеет выбрать достойного продолжателя своего дела, «дабы сие было всегда в воле правительствующего государя, кому оной хочет, тому и определит наследство, и определенному, видя какое непотребство, паки отменит, дабы дети и потомки не впали в такую злость, как выше писано, имея сию узду на себе». [8] Этот принцип был догматически рассмотрен в знаменитом сочинении Феофана Прокоповича.

Итак, теперь Петр мог сам назначить себе преемника. Только вот реальный выбор у него был узок и беден…

Лишившись двух наследников и не желая делать своим преемником внука, Петр фактически не имел подходящей кандидатуры на престол по мужской линии. Что же касается женщин, то и здесь существовали определенные препятствия для их воцарения, поскольку обе его дочери, Анна и Елизавета, были рождены до вступления родителей в законный брак, т. е. до венчания. И хотя после его официального бракосочетания с Екатериной в 1712 году они были, что называется, «привенчаны», по старым российским законам все равно не имели права на престол. Понимая это, Петр изменил законодательство таким образом, чтобы оно облегчало положение незаконнорожденных и они могли по распоряжению родителей становиться наследниками.

Были ли у Петра планы относительно передачи престола дочерям – неизвестно. Скорее всего, что нет, поскольку старшая из них – Анна – готовилась стать женой герцога Голштинского и уехать из России (что и произошло в 1727 году) [9] Брачный союз Анны Петровны, так же как и заключенный ранее брак царевича Алексея, свидетельствовал о том, что Петр решил в корне изменить старую династическую политику, которая строилась на изоляции России. До этого сознание исключительности православия не позволяло соединять Романовых с другими правящими династиями. Петр же начал активно выдавать «романовских» женщин за иностранных принцев. В 1710 году он выдал одну из дочерей царя Ивана V, Анну Иоанновну, за курляндского герцога Фридриха Вильгельма, а в 1716-м – и вторую дочь, Екатерину Иоанновну, за мекленбургского герцога Карла Леопольда. , а младшей – Елизавете – к моменту его кончины не исполнилось и 15 лет. Таким образом, единственной кандидатурой оставалась только супруга императора – Екатерина.

О том, что у Петра было намерение оставить государство на «друга сердешного, Катеринушку», может свидетельствовать хотя бы то, что в последние годы своей жизни он позаботился о том, чтобы провозгласить ее императрицей и официально короновать. Обосновывая ее права на титул императрицы в обнародованном в 1723 году манифесте, он объявлял ее постоянной своей помощницей, хотя фактов ее активного участия в государственной деятельности почти не приводил. Это решение, по словам Н. И. Павленко, вряд ли было продиктовано тем, что Петр вдруг «обнаружил государственную мудрость у своего “друга сердешненького”», «но у нее, как ему казалось, было одно важное преимущество: его окружение было одновременно и ее окружением, и она, быть может, опираясь на это окружение, будет вести государственный корабль старым курсом». Ведь в течение их долгой супружеской жизни Екатерина была не столько самостоятельной политической фигурой, сколько отражением Петра. Недаром известный историк С. Соловьев называл ее «знаменитой ливонской пленницей», светившей «не собственным светом, а заимствованным от великого человека».