Василий Шульгин - Дни. Россия в революции 1917. С предисловием Николая Старикова

Тут мы их настигли… Я схватил какого-то мальчишку за шиворот, но он так ловко покатился кубарем, что выскользнул у меня из рук… Другого солдат сильно ударил прикладом в спину между лопатками… Он как-то вроде как бы икнул – грудью вперед… Я думал, что он свалится… но он справился и убежал… Несколько других эпизодов, таких же, произошло одновременно… Удары прикладами, не знаю уж, действительные или симулированные, – и бегство…

И все…

Мы на каком-то углу. Влево от меня разгромленная улица, которую мы только что прошли, вправо – целая, которую мы «спасли». Погром прекратился… Громилы убежали, оставив несколько штук своего оружия, которое мне показалось палками… На самом деле это были куски железных, должно быть, водопроводных труб.

Толпа же сама по себе, без «инициативной группы», не способна грабить. В нашем присутствии она даже не пробует громить… Евреев не видно совсем. Они или перебежали в соседний квартал, или прячутся где-то здесь – в русских домах… Но их не видно… Не видно ни убитых, ни раненых. Нет их, по-видимому, и в разбитых домах. У меня такое впечатление, что здесь обошлось без человеческих жертв. Мне вспоминаются слова полицейского надзирателя:

– Убивают тех, кто стреляет…

Толпа собирается вокруг нас, жмется к нам. Чего им нужно? Им хочется поговорить. У них какое-то желание оправдаться, объяснить, почему они это делают, – если не громят, то грабят, если не грабят, то допускают грабить… И они заговаривают на все лады…

И все одно и то же… – Жиды сбросили корону, жиды порвали царские портреты, как они смеют, мы не желаем, мы не позволим!..

И они горячились, и они накалялись. Вокруг меня толпа сомкнулась. Она запрудила перекресток с четырех сторон… Тогда я взлез на тумбу и сказал им речь. Едва ли это не была моя первая политическая речь. Вокруг меня было русское простонародье, глубоко оскорбленное… Их чувства были мне понятны… но их действия были мне отвратительны. Так я и сказал:

– Вчера в городской думе жиды порвали царские портреты… За это мы в них стреляли… Мы – армия… И если это еще когда-нибудь случится – опять стрелять будем… И не вы им «не позволите», а мы не позволим. Потому что для того мы и состоим на службе у его императорского величества… чтобы честь государя и государства русского защищать. И этой нашей службы мы никому, кроме себя, исполнять не позволим. И вам не позволим. Это наше дело, а не ваше. А почему? А потому хотя бы, что вы и разобрать толком не можете и зря, неправильно, несправедливо, незаслуженно поступаете. Кого бьете, кого громите?.. Тех разве, кто царские портреты порвал вчера в думе? Нет – это мы по ним стреляли, а вы даже знать не ведали, когда вчера дело было… А вот теперь, сегодня, задним числом разыгрались. И кого же бьете? Вот этих ваших жидков демиевских, что в этих халупах паршивых живут? Янкеля или Мошку, что керосином торгуют на рубль в день, – что же, он портреты царские рвал, – он, да?.. Или жена его, Хайка, – она корону сбросила?

В толпе произошло движение. В задних рядах кто-то сказал: – Это правильно их благородие говорит. Я воспользовался этим. – Ну так вот… И говорю вам еще раз: вчера мы в жидов стреляли за дело, а сегодня… сегодня вы хотите царским именем прикрыться и ради царя вот то делать, что вы делаете… Ради царя хотите узлы чужим добром набивать!.. Возьмете портреты и пойдете – впереди царь, а за царем – грабители и воры…

Этого хотите?.. Так вот заявляю вам: видит бог, запалю в вас, если не прекратите гадости…

Опять сильное движение в толпе. Вдруг как бы что-то прорвало. Какой-то сильный рыжий мужчина без шапки, с голыми руками и в белом фартуке закричал:

– Ваше благородие! Да мы их не трогаем! У нас, вот смотрите, руки голые!

Он тряс в воздухе своими голыми руками.

– А они зачем в нас стреляют с револьверов?

– Верно, правильно, – подхватили в разных местах. – Зачем они в нас стреляют?

Я хотел что-то возразить и поднял руку. На мгновение опять стало тихо… Но вдруг, как будто в подтверждение, в наступившую тишину резко ворвался треск браунинга.

Толпа взъелась. – А что!.. Вот вам… Ваше благородие, это что же?! Вы говорите… Я хотел что-то прокричать, но звонкий тенор в задних рядах зазвенел, покрывая все:

– Бей их, жидову, сволочь проклятую… И к небу взмылюсь дикое, улюлюкающее: – Бей!!!

Толпа ринулась по направлению выстрела. Рассуждать было некогда.

– Взвод, ко мне!!!

Мне удалось все же опередить толпу. Теперь мы двигались так. Передо мною была узкая кривая улочка. За моей спиной цепочка взвода, от стенки до стенки… За солдатами сплошная масса толпы, сдерживаемая каемкой тринадцати серых шинелей.

Впереди раздалось несколько выстрелов. Толпа взвыла. Я велел зарядить винтовки. Люди волновались, и дело не ладилось. Наконец справились. Двинулись дальше.

Завернули за угол. Это что?..

Улочка выводила на небольшую площадь. И вот из двухэтажного дома напротив выбежало шесть или семь фигур – еврейские мальчишки не старше двадцати лет… Выстроились в ряд. Что они будут делать… В то же мгновение я понял: они выхватили револьверы и, нелепые и дрожащие, дали залп по мне и по моим солдатам… Выстрелили и убежали.

Я успел охватить взглядом цепочку и убедиться, что никто не ранен. Но вслед за этим произошло нечто необычно быстрое… Толпа, которая была за моей спиной, убежала другим переулком, очутилась как-то сбоку и впереди меня – словом, на свободе, – и бросилась по направлению к злосчастному двухэтажному дому…

– Взвод, ко мне!.. Я успел добежать до дома раньше толпы и стоял спиной к нему, раскинувши руки. Это был жест – приказ, по которому взвод очень быстро выстроился за мной. Толпа остановилась.

В это время – выстрелы с верхнего этажа. – Ваше благородие, в спину стреляют. Я сообразил, что надо что-то сделать. – Вторая шеренга, кругом… Шесть серых повернулось. Но толпа пришла в бешенство от выстрелов и, видя перед собой только семь солдат (первая шеренга), подавала все признаки, что сейчас выйдет из повиновения.

– Стреляют, сволочь… Как они смеют?.. У нас руки голые… Бей их, бей жидову! Tрам-тарарам их перетрам-тарарам… Они завыли и заулюлюкали так, что стало жутко. И бросились.

Я решился на последнее: – По наступающей толпе… и по дому… пальба… взводом!!! Серые выбросили левые ноги и винтовки вперед, и взвод ощетинился штыками в обе стороны, приготовившись…

Наступила критическая минута. Если бы они двинулись, я бы запалил. Непонятным образом они это поняли.

И остановились. Я воспользовался этим и прокричал: – Если вы мне обещаете, что не тронетесь с места, я войду в дом и арестую того, кто стрелял. А если двинетесь, палить буду.