Алексей Поликовский - Ночь Ватерлоо

И тоже шел дождь. Как сейчас. Мелкий, моросящий. К ночи он усилился, забарабанил со страшной силой. Никто тогда еще не знал, что этот дождь имеет всемирно-историческое значение. Веллингтон вышел из тяжелой деревянной двери с полукруглым верхом, напротив которой я сейчас стоял, внимательно рассматривая ее, спустился по высоким ступенькам крыльца, размашистыми шагами длинных ног перешел улицу и вошел в собор святого Иосифа. Собор находится прямо напротив постоялого двора. Портик в четыре колонны, красноватые стены, зеленоватая от старости крыша, башенка на мощном куполе, украшенная стрельчатым окном и увенчанная тонким высоким крестом, золотая латынь на портике и два грузных черных льва с зелеными мшистыми гривами… но какой смысл подробно и с вниманием к деталям описывать архитектурные шедевры в наше время, когда миллионы «мыльниц» фотографируют все и вся, чтобы тут же выложить в Интернет.

Я наискосок пересек улицу и медленно прошел по аккуратным каменным квадратам площади перед собором, считая шаги. Сорок девять шагов прошел Веллингтон от постоялого двора, где разместился его штаб, до собора, который никак не изменился с тех пор и все также осенял тихий дождливый вечер своей молчаливой красотой. Офицеры ждали его вот тут, на вымощенной камнем площадке. Они глядели на розоватые, расширяющиеся книзу колонны и на немой черный проем двери, в котором исчезла фигура командующего. Я последовал за ним. Герцог молился в темной гулкой тиши. Я бродил по пустынному храму, читал вырубленные в камне слова, напоминающие об офицерах английских полков, и видел у алтаря высокую коленопреклоненную фигуру. Узкая темно-синяя, почти черная спина, узкие, заостренные подошвы сапогов, завитки волос сзади, на шее, ложившиеся на воротник редингота. Никто не знает, какие слова он тут произносил в тот день, только Бог хранит их до сих пор в своем неограниченном сетевом хранилище. Хранилище запечатано, у человечества нет к нему доступа, историки не могут работать в этом гигантском архиве, сохраняющем молитвы и мысли людей. Но все спецхраны рано или поздно открываются.

Сразу за дверями, на входе в собор св. Иосифа, на сером матерчатом стенде кнопками были приколоты четвертушки и половинки цветной бумаги с напечатанными на принтере объявления о том, что община проводит сбор денег в помощь голодающим в Африке, и скоро будет концерт духовной музыки, и воскресная школа, и что-то еще, скромно-честное и чистое, чего я не запомнил, но что создавало в душе ту нотку трогательной нежности, которая всегда возникает в католическом храме. Из продолговатых ячеистых окон лился сероватый свет, и где-то очень высоко уютно шуршал о старый купол дождь. Я бродил по пустому темному собору и читал слова, выбитые на белых мраморных досках. Это были окаменевшие поминальные списки британской армии. Все эти колонели, капитаны, лейтенанты, первые лейтенанты, все эти двадцатитрехлетние Джоны и двадцатипятилетние Ричарды в красных мундирах и высоких, забрызганных грязью сапогах, все эти люди со светлыми глазами невероятной честности, выросшие в обширных поместьях на берегах Темзы и Эйвона, евшие мясо с кровью и пившие крепкий эль, все эти люди с длинными и твердыми британскими подбородками пришли на поле в сознании своей правоты, для того, чтобы встать здесь насмерть и спасти свою старую добрую Англию.

Встреча Веллингтона и Блюхера перед битвой при Ватерлоо. Художник Роберт Александр Хиллингфорд.

Отель «Le 1815» стоит на окраине поля. Номера имеют названия «Сульт», «Ней», «Камбронн», сюита в конце коридора называется «Веллингтон». Поскольку я был единственным постояльцем, остановившимся на ночь, девушка на ресепшен сделала мне честь и поселила в номере «Наполеон». У коридоров и номеров вишнево-красные стены и желтые, под золото, светильники. На тумбочке у кровати телефон с бумажкой, у которой буднично отклеился уголок, а на бумажке совсем небудничные номера для вызова. Чтобы позвонить герцогу Веллингтону, следовало набрать 21, Тилеман 22, Ней 23, Камбронн 24, Сульт 25, Эрлон 32, Груши 33. Утром в пустом ресторане за завтраком я обратил внимание, что ложечки украшены вензелем с буквой N. Такой же вензель был на посуде Наполеона.

В этот же самый час, когда я завтракал йогуртами и подогретыми тостами в отеле «Le 1815», в пяти километрах и ста девяноста шести годах от меня Наполеон завтракал со своими маршалами и генералами. Даже в походе его образ жизни сохранял изысканность и не был лишен роскоши. Камердинер Маршан торжественно устанавливал в его комнате большой походной несессер с откидной крышкой, а другие слуги распаковывали сундуки с дорогими серебряными тарелками и винным сервизом, состоявшем из набора рюмок с изображениями маршалов и двух графинов с изображениями Наполеона и Марии Луизы. За столом, накрытым белоснежной скатертью и украшенном серебряными столовыми приборами, сидели два маршала, Ней и Сульт, и четыре генерала, Друо, Гурго, Рей и Бертран. Дождь закончился, и всем – англичанам, французам и особенно семи людям, собравшимся за столом – было ясно, что битва теперь состоится. Дождь был последним и единственным основанием для того, чтобы избежать резни или хотя бы перенести ее на другой день. Резня состоится, но это обстоятельство не должно мешать завтраку. Вышколенные, тихо ступающие слуги подавали еду и убирали тарелки. Внесли горячий кофе в серебряном кофейнике. Снова вошел и вышел Маршан, имевший прямую спину, говорившие о большом человеческом достоинстве бакенбарды и внешность носителя графского титула, который он в конце концов получит за свою верность на острове Святой Елены. За окном, во дворе, происходила обычная суета места, по которому проходит большая армия: звучали команды офицеров, солдаты трясли головами, вытряхивая солому из волос, и спешно становились в строй, в распахнутые ворота влетали всадники и у самых дверей крестьянского дома спрыгивали с коней с той профессиональной легкостью, которая дается тем, кто по двадцать часов в сутки сидит в седле и носится под огнем по проселочным дорогам или вовсе без дорог.

В утреннем разговоре за завтраком, как и в вечерней светской беседе, солировал Наполеон. Снова обратим внимание на одну особенность разговора семи профессиональных военных: ни слова о возможных потерях и ни намека на то, что сегодня кто-то будет убит. То, что является самым важным для тысяч людей, не может быть темой их разговора. Возникает вопрос, не слишком ли долго они тут завтракают? Стрелки часов тикают, отнимая у французов секунду за секундой в том кровавом забеге на время, который скоро начнется с первым залпом французских пушек. Странна эта неторопливость Наполеона, вальяжно рассуждающего о разных предметах за утренним столом, словно он и не подозревает о том, что часы и минуты сегодня – его главный ресурс. Холодная ветчина, кофе, хлеб… все спокойно, размеренно и неторопливо. Но во сколько полководцу следует вставать и пить кофе? В какой час начинать битву? Следует ли затягивать время, беседуя за завтраком о философии стоиков, или необходимо немедленно прыгать в седло и нестись к войскам? Когда самое лучшее время для того, чтобы убить как можно больше врагов? Какое время дня лучше всего подходит для того, чтобы пустить в сторону людей, о которых ты не знаешь ничего, первые сто ядер? Аустерлиц начался в семь утра, Йена началась в шесть (кто рано встает, тому Бог подает), однако прерывалась туманом, который периодически окутывал окрестности. Но туман в районе Йены не помешал Наполеону прикончить герцога Брауншвейгского, который совсем недавно грозился расставить виселицы по всей Франции, так почему же ему должен помешать дождь в районе Ватерлоо?