Олег Платонов - Русское сопротивление. Война с антихристом

Экономический институт СЭВ на Сухаревской площади в отличие от предыдущей конторы был пуст. На всем пути, начиная с вахты до кабинета на третьем этаже, где мне была назначена встреча, я не встретил ни одного живого человека. Около часа я пытался добиться у начальника отдела, миловидной женщины средних лет, чем же все-таки реально занимается институт, и наконец понял – обтекаемыми экономическими фикциями. Институт, как и сам Совет Экономической Взаимопомощи (СЭВ), были фикциями, для того, чтобы скрыть ужасную правду. Истина состояла в том, что СЭВ был инструментом перекачки ресурсов России в пользу восточноевропейских стран и Вьетнама. Это следовало из секретных документов, с которыми я познакомился еще в ЦСУ. Работа в Институте СЭВ показалась мне бесперспективной и неинтересной.

Экономический институт Министерства обороны размещался в купеческом особняке в районе Курского вокзала. Сразу же за автоматчиком на вахте бросалась в глаза написанная во всю стену картина с полуобнаженными женщинами. Любезный полковник рассказал мне, что институт занимается изучением экономического потенциала стран – главных противников СССР, к которым относятся США, Китай и ведущие страны Западной Европы. Полковник рассказывал с большой заинтересованностью и знанием дела. Характер и направление исследований мне понравились. Однако сильно смутило то, что для служебного роста требовалось надеть погоны и фактически стать военнослужащим. Более того, работа в институте означала переход под полный контроль спецслужб. Последнее для меня было неприемлемо, так как я уже твердо решил продолжать свои подпольные исследования «Россия во времени и в пространстве» и сумел собрать в ЦСУ большое количество совершенно закрытых в то время материалов. Подумав две недели, я с грустью отказал любезному полковнику.

Наиболее подходящим вариантом для меня оказалось предложение из Института труда. Зав. отделом производительности труда этого института Алексей Павлович Костин, часто приходивший в ЦСУ на консультации, однажды предложил мне организовать в его отделе сектор международных сопоставлений. Русский человек, фронтовик, по своему духу он был похож на моего отца и я, подумав несколько недель, согласился.

Мне казалось, что я смогу самостоятельно работать, используя результаты моих официальных занятий для подпольных исследований. На деле получилось иначе. Алексей Павлович перенес инсульт и не мог выполнить свои обещания о создании сектора. В качестве старшего научного сотрудника мне пришлось заниматься совершенно пустыми темами. Созданный в 20-е годы А. Гастевым Институт труда в свое время был известным научным учреждением, в котором работали видные ученые. Проводились серьезные исследования, выпускались солидные монографии. В институте была собрана богатая научная библиотека.

Но к моменту моего перехода в этот институт положение сильно изменилось. Самые видные специалисты уже не работали. Руководство института перешло в руки заурядных чиновников, не имевших серьезных научных заслуг и выпускавших монографии, больше походившие на коряво написанные производственные инструкции, чем на научные исследования. Директором при мне был Д. Н. Карпухин, полуеврей, державшийся с большим апломбом, очень похожий на самодовольного индюка. Если его предшественник Е. И. Капустин допускал продвижение русских кадров, то Карпухин делал ставку преимущественно на евреев. Все ключевые должности были заняты ими. После ухода по болезни Костина зав. отделом производительности труда был назначен сионист Я. М. Шагалов, человек мало компетентный, но занимавший одно из первых мест в структуре сионистской партии института.

Эта партия в Институте труда была менее сплоченной, чем в ЦСУ. Группу сионистов возглавляли Рысс, Шагалов, Коробчинский. Все они входили в партком института и считались самыми видными партийными активистами института. В конце 80-х два последних уехали в Израиль. Люди эти своей активностью буквально терроризировали институт, подавляли все проявления русских национальных чувств. Компартия для них была вроде дубины для расправы с инакомыслящими. Помню, как активисты сгоняли сотрудников института на общие собрания и устраивали чтения партийных документов и воспоминаний Брежнева. Тех, кто избегал этих собраний, по их инициативе прорабатывали, лишали премии. Вокруг сионистских активистов сплачивались их соплеменники, не имевшие ничего общего с наукой. При Шагалове большая часть его соратников год от года давала практически одни и те же отчеты со стереотипными выводами, добавляя только данные за последний период. Читать эти доклады было скучно и смешно. Редким исключением среди еврейской части Института труда были М. Г. Мошенский (зав. отделом капиталистических стран) и Слезингер. Это были серьезные исследователи, пользовавшиеся заслуженным авторитетом не только в институте. С Мошенским, несмотря на его происхождение, у меня установились хорошие отношения. Хотя ладить с ним был нелегко. Очень сложный человек, с частыми депрессиями и переменами настроения, он постоянно ругал «этих жидов» (его слова о Шагалове и Рыссе), от которых «не добьешься толку». В начале его выпады против «жидов» казались мне грубой провокацией, а затем я понял, что он как серьезный ученый действительно презирал их за некомпетентность и имитацию науки. Настроенный критически к советской власти, он, выходец из Одессы, поведал мне, как в этом городе расправлялись с белыми офицерами и членами русских патриотических организаций – Союза Русского народа и др. Их привозили лодками на два больших корабля, стоявших на рейде в заливе, садистски мучили, а потом убивали и бросали в море. Иногда в море выбрасывали изуродованные трупы, а большевики объявляли их жертвами бандитов. За короткий срок еврейские чекисты уничтожили по списку всех членов русских патриотических организаций.

Местные евреи не любили Мошенского и постоянно его травили. Я же понимал его, и когда представился случай, перевелся к нему в отдел. По его совету я начал писать докторскую диссертацию на тему «Качество трудовой жизни». Писал я ее, как и свою подпольную работу «Россия во времени и пространстве», в полной тайне, не надеясь выйти на защиту, пока абсолютная власть в институте принадлежала сионистской партии. Только через десять лет, когда полукровку Карпухина сменил на посту директора русский человек Е. Г. Антосенков, а большая часть представителей сионистской партии уехала в Израиль и другие зарубежные страны, мне удалось поступить в докторантуру и успешно защитить докторскую диссертацию.

Годы, предшествовавшие моей защите, были временем непрекращающейся полемики с контролировавшими институт еврейскими деятелями. Я был увлечен научными исследованиями, не боялся трудоемких и острых тем, которые могли вызвать неудовольствие вышестоящего начальства. Существовало довольно много научных тем, на исследование которых было наложено табу. Прежде всего это касалось любимых мною международных сопоставлений, особенно в области производительности труда и уровня жизни. Я постоянно отстаивал позиции, что в науке не может быть компромиссов и запретных тем. С того момента, когда начинаются компромиссы и ученые предпочитают не искать истину, а обходить запретные темы, наука превращается в фикцию.