Геннадий Карпов - История борьбы Московского государства с Польско-Литовским. 1462–1508

Эта княжеская война, со времени вступления на литовский престол Александра Казимировича, шла следующим образом. Осенью 1492 года отъехал из Литовской службы в Московскую князь Семен Федорович Воротынский, вместе со своим племянником князем Иваном Михайловичем; они отъехали с отчинами. Князья Воротынские, едучи в Москву, засели, на имя великого князя, города Серпейск да Мещовск. Смоленский воевода вместе с литовским служебным князем Семеном Ивановичем Можайским, пришедши со многой силой, заняли опять эти города. Тогда Иван Васильевич послал к Воротынским на помощь уже своих воевод, вместе с князем Рязанским, возвращать раз занятые на его имя города: Серпейск и Мещовск были отняты, но воеводы зашли по дороге к Опакову, город сожгли, жителей привели к крестному целованью на имя великого князя, а Литовцев и Смолян захватили в плен. Кроме князя Семена Воротынского перешел из Литовской в Московскую службу князь Михаил Романович Мезецкий; он захватил силой двух своих братьев князей Семена и Петра и привел их в Москву. Иван Васильевич пожаловал князя Михаила Романовича его же отчиной и приказал себе служить, а его братьев сослал в Ярославль. Но самое важное приобретение, сделанное при помощи этих княжеских ссор, была Вязьма. Князь Андрей Юрьевич Вяземский был в ссоре с другими князьями Вяземскими; он объявил желание поступить в службу к московскому великому князю; Иван Васильевич отправил к Вязьме своих воевод, и город Вязьма был взят; вяземские князья были приведены в Москву, их пожаловали городом Вязьмой же и приказали служить своему новому государю. Эти новые московские подданные продолжали свои дела под видом набегов, им их враги отвечали тем же, но кроме этого эти князья делали грабежи, с целью вознаградить себя за потерянные ими имения, которые находились внутри литовских владений 25. Все эти дела литовцы не хотели признавать войной Московского правительства. Но чтобы сдержать Ивана Васильевича, они начали сватовство своего государя к дочери московского. Во время пересылок по этому поводу, когда отправилось из Москвы первое посольство к Александру, то Иван Васильевич требовал от литовского государя признания всех князей, отъезжавших в Московскую службу из Литовской, московскими подданными. Но один из этих князей, слагая с себя присягу к Александру Казимировичу, хотел объяснить пред литовским государем причину своего отъезда: то был князь Семен Федорович Воротынский. Его отъезд замечателен тем, что при Казимире его родной брат, отъезжая в Московскую службу, ограбил и занял его удел. Казимир только требовал у московского государя возвращения занятого и ограбленного, но самого Семена Воротынского ничем не вознаградил, не вознаградил его точно так же и Александр. Тогда Семен Федорович решился искать управы уже указанной дорогой, отъехал в Московскую службу и занял Серпейск и Мещовск. Грамоту Семена Федоровича Воротынского, в которой излагал он причины своего отъезда, мы выше привели, как указание общих причин отъездов князей. Но эта грамота не попала по назначению. Человек князя Воротынского, который должен был за него сложить крестное целование к великому князю литовскому, ехал с московским послом, Дмитрием Давидовичем Загряжским. Последний, узнавши о существовании такой грамоты, не дозволил подать ее в руки великому князю, а отобрал ее и привез в Москву 26. Московское правительство не хотело, чтобы князья выставляли такие причины отъездов; оно само объявляло, что князья приехали служить к своим прежним государям. Кроме выше исчисленных князей и приобретений Москвичей при помощи их, других отъездов и приобретений в начале 90-х годов XV столетия больше не совершалось. Когда между Москвой и Литвой был заключен мир, то литовские послы потребовали внесения в договорные грамоты условия, чтобы вообще князей служебных с отчинами не принимать. Москвичи согласились на это условие. Но служебных князей, которые могли нанести такой же вред своим отъездом, как и отъезчики 90-х годов, в Литве было еще довольно значительное количество. При начале второй войны Ивана Васильевича с Александром Казимировичем начались тоже отъезды князей. Отъехали: князья Семен Бельский, Шемячич, Можайский и другие, со своими отчинами. Московское правительство при начатии войны не только нарушило условие прежнего договора с Литвой, но и отказалось от старой своей вражды к роду Шемяки и Можайского. Сами эти князья, как ни выгодны были условия отъезда, могли опасаться, что Иван Васильевич может вспомнить обиды себе и своему отцу, происшедшие от отцов и дедов этих князей. Но Иван Васильевич предупредил это; так, например, Шемячич получил такого рода опасную грамоту: «что какое лихо учинилось от твоего деда, князя Дмитрия Шемяки, нашему отцу, великому князю, Василию Васильевичу, то мы тебе даем опасную грамоту, что нам за то на тебя нелюбки не держать». Но для того, чтобы показать, что приемом в службу этих князей Московское правительство не нарушало условия своего договора с Литвой, то этот прием оно объясняло таким образом: Иван Васильевич, принявши на себя роль защитника православия от притеснений латинства, и начавши по этому поводу войну, объявил, что и князей он принял в службу потому, что они приехали к нему, не стерпя гонений за веру. Князь Семен Бельский, когда его человек отправился к Александру Казимировичу слагать за своего господина крестное целование, послал с ним, с согласия Московского правительства, грамоту, в которой, как прежде Воротынский, объяснял свой отъезд немилостями к нему великого князя Александра, но при этом говорил, что эти немилости происходили от того, что его хотели обратить в римскую веру, а он на принятие Римского закона не согласился и в заключение уехал от насилия, под покровительство православного государя. Эта грамота попала по назначению, т. е. была подана Александру Казимировичу. На объяснения Московского правительства, почему оно приняло в свою службу Бельского, литовцы отвечали от имени своего государя: «Бельский лихой человек и изменник наш, мы уже его третий год и в глаза не видали; у нас получше его есть князья и паны Греческого закона, и им никакого принуждения нет в Вере. Ради такого изменника ломать докончанье не стоит, а следует его выдать». Об Можайском и Шемячиче литовцы говорили: «Отцы этих князей пришли в Литву, сделав над самим Иваном Васильевичем и над его отцом известно какую измену; их в Литве приняли и дали им отчины на прожиток, а они, по привычке, заимствованной от своих отцов-изменников, изменили теперь и литовскому государю, да по той же привычке наверно сделают то же и со своим новым государем».

Князья Шемячич и Можайский были последними князьями с чисто старым удельным характером. Их отъезды были для них весьма удачны: владения их остались за Москвой. Но зато отъезчик, последовавший их примеру через несколько лет после их отъезда, – Глинский, немного выиграл в свою пользу. Не будучи служебным князем и в то же время совсем не народный вождь, Глинский представлял собой личность, в которой выразился переход от прежних средневековых деятелей к новым государственным людям. Совсем другого характера был современник и сотоварищ Глинского, Остафий Дашкович: он не был ни служебный князь, ни народный вождь, ни государственный человек, а только Казацкий предводитель. Пока не попал на эту последнюю деятельность, он сначала управлял литовским городом Кричевым. Недовольный литовскими порядками, он в 1504 году, может быть под влиянием Можайского и Шемячича, с несколькими дворянами, ограбив прежде им управляемых, убежал в московские владения, и здесь его приняли. Так как он отъехал без всяких владений, то Литовское правительство требовало его выдачи, как изменника, беглеца и лихого человека. На это требование дан был ответ, что по договорным грамотам следует выдавать татя, беглеца, холопа, раба, должника, но по исправе. Остафия же Дашковича вообще к этим разрядам нельзя причислять, потому что у короля Александра он управлял значительными городами и, приезжая служить, как говорят, ничего не делал дурного, а служить и прежде ездили без отказа, и поэтому Остафий Дашкович наш слуга. Но Остафию Дашковичу не понравились и московские порядки; он, посланный вместе с другими отъезчиками помогать Глинскому, во время его бунта снова перебежал в Литовскую службу, но уже после этого вскоре сделался предводителем Казаков 27.