М. Велижев - Россия в Средиземноморье. Архипелагская экспедиция Екатерины Великой

Во втором рассказе (его привел М. Коковцев), повествуется, как «один российский крейсер, родом славонец, командовавший шебекою Забнакою («Забиякою» [656]. – Авт .), узнав выгодное положение здешней пристани и пришед к острову Кастро Россо, захватил несколько греков. Уведомясь от них, что в крепости турков гораздо превосходнейшее число от его людей, и что крепостцы по неприступному ея на каменистых утесах положению и с большим войском взять нельзя, употребил воинскую хитрость. Он, ведая непостоянство греков , сказал им, что прислан от флота Российского осматривать пристань Кастро Росскую, и что через 24 часа весь флот сюда прибудет, и просил их не сказывать сего туркам под опасением в противном случае жестокаго наказания. Но греки не успели возвратиться, рассказали в крепости слышанное ими, а турки, пользуясь ночною темнотою, на мелких судах уехали в Караманию (Анатолию. – Авт .), оставя крепость и пушки ему в добычу. С того времени служил сей остров пристанью для Российских крейсеров в Сирских и Караманских водах плавающих» [657].

Крепость Кастро-Россо. Из журнала шебеки «Греция»

Клишированные обвинения греков в лицемерии, хитрости и склонности к обманам и предательствам [658], кочующие из одного описания в другое, как уже отмечалось, родились сразу после неудач совместных действий в Морее, но опыт создания Архипелагского княжества, кажется, лишь усилил взаимные разочарования (впрочем, все эти обвинения можно встретить при описании малознакомых культур, и, по наблюдениям Ларри Вульфа, без подобных шаблонных обвинений редко обходились и путешественники, открывавшие Восточную Европу [659]).

Что можно было ожидать от утомленных тяготами войны, незнакомым климатом, болезнями рядовых участников экспедиции, остро реагирующих на инаковость греков, их отличие от первоначального образа античных героев и великих христиан , если горечь разочарования охватила инициаторов всего предприятия!

Не способствовала смягчению взаимного недовольства участников экспедиции и греческого островного населения и третья сила – нерегулярное войско, в которое были набраны разнородные по национальному составу жители Балкан и Архипелага. Именно их – более всего и опасались мирные жители «вольного» Архипелагского княжества.

Уже летом 1771 г. жалобы жителей островов на разбой и «обиды» албанцев стали наводнять канцелярию в Аузе. Так, 11 августа 1771 г. жители деревни Баркия на Паросе жаловались, что «военнослужащие в нерегулярном войске арнауты, албанцы, морейцы, сфациоты и протчия греки причиняют тутошным обывателям, их женам и детям разныя обиды и озорничества, угрожая при том, что по выступлении отсюда регулярнаго войска наивящеи будут чиннить претеснени и обиды» [660]. О том же писали жители Левки (Лефкоса) на Паросе и греки острова Наксос и др. Командование вынуждено было озаботиться принятием против разбоев срочных серьезных мер [661]. О негативных последствиях для греческого населения островов пребывания российского флота и действий «албанцев»-добровольцев писал и Шуазель-Гуффье. Он отмечал, что жители островов Сикино и Поликандро очень пострадали «во время последней войны» от грабежей и «бедствий», причиненных корсарами- греками (в противоположность острову Сифннос, который из-за отсутствия «хорошей гавани» был «спасен в минувшую войну»); для жителей о. Наксоса «соседство с Паросом имело … пагубные последствия во время пребывания Русских…»; на Паросе «албанцы на русской службе» разорили и разрушили древний монастырь капуцынов [662]. Правда, молодой французский путешественник-эллинист в своем труде ушел от прямых обвинений русских (что в дальнейшем, вероятно, сыграло свою роль, когда во время Французской революции он вынужден был искать спасения в России! [663]).

Итак, в 1770-1774 гг. Архипелагское княжество, едва образовавшись, уже имело тяжелый груз проблем: без российского флота оно не могло себя защитить, но содержать значительные военные силы оно было не в состоянии (умеренная «десятинная» подать никак не покрывала флотских нужд!). Серьезная угроза таилась и в нараставшем недовольстве друг другом русских и греков, греков и наемного «албанского» войска, росте числа конфликтов между ними. Эксперимент по созданию Архипелагского княжества оказался трудным для всех его участников, и заключительная страница его истории это доказала (см. далее).

Присутствие российского флота в Архипелаге и создание княжества ставили перед руководством экспедиции вопросы не только военного и гражданского, но и церковного строительства. Не вступая в конфронтацию с Константинопольским патриархатом, находившимся в сложном и крайне рискованном положении после начала русско-турецкой войны [664]. И Орлов, и Спиридов способствовали тому, чтобы связи духовенства на островах Архипелагского княжества с Константинополем были фактически прерваны. Между тем, сложившаяся в

Османской империи система миллетов, при которой главой всех и светских, и духовных православных христиан являлся патриарх, предопределила сильное влияние церковных институтов во всех сферах общественной и частной жизни. Как бы ни хотел адмирал Спиридов доказать на великороссийских примерах духовенству Архипелагского княжества преимущества российской модели отношений светской и церковной властей [665], кажется, синодальная послепетровская организация не стала для греческого духовенства желанной. А потому, чтобы не вступать в конфронтацию с местными духовными пастырями, и Спиридову, и его адьютанту П.Нестерову приходилось последовательно проводить идею независимости церковного суда, неподсудности духовенства суду светскому, сохранения всех прав собственности церквей и монастырей на движимое и недвижимое имение.

При таком положении дел поистине подарком для российского командования стал переезд в Аузу бывшего вселенского патриарха Серафима II (он был константинопольским патриархом в 1757-1761 гг.). Уйдя на покой, Серафим жил на Афоне, но в 1771 г. покинул афонское уединение и был «с почтением» принят на базе российского флота. Призвав командование российским флотом на помощь, он быстро заставил замолчать тех духовных лиц, которые имели «сумнительство», что «якобы он патриарх запрещенный, и служить ему негоже» и что он «без ведома нынешнего архиерея священников собирает». Аргумент патриарха, который убеждал Спиридова, – «хотя мы и не на патриаршем престоле находимся, но удалены не по правилам и правила совершать нам жертву не возбраняют», – был трудно оспорим. Серафим хотел на Пасху молиться о «благополучном здравии императрицы и наследника»! [666]А потому он, судя по всему, и получил желаемую «резолюцию» русского адмирала (полномочия коего в духовных делах едва ли были освящены каноническим правом!), и в российских документах его упоминали только как патриарха [667].