Василий Гурко - Война и революция в России. Мемуары командующего Западным фронтом. 1914-1917

В полках моей дивизии известие о предстоящей кампании встретили с большим подъемом и горячим желанием применить на практике все те знания и умения, которые в мирное время накапливались годами спокойного упорного труда. За все время, пока длилась мобилизация и переброска дивизии из наших казарм в Москве и ее окрестностях в городок Сувалки, где мы выгрузились из эшелонов, среди нижних чинов не произошло ни единого случая серьезного нарушения дисциплины – так сильно оказалось в них сознание своего долга.

После проведения мобилизации определяющим настроением гражданского населения, насколько мы могли судить, стало общее спокойное желание достойно выполнять свой долг и вносить как можно больший вклад в дела страны. Поэтому не происходило никаких особенно шумных уличных шествий или массовых собраний, зато повсюду можно было ощущать духовный и интеллектуальный подъем и понимание того, что Россия и ее союзники взялись за оружие во имя справедливых целей.

Не было заметно никаких проявлений шовинизма или агрессивности, как не было и никакой ненависти к врагу [22] Хочется думать, что генерал добросовестно заблуждался. Все эксцессы, перечисленные им как не имевшие места, происходили во множестве. Разгром посольств в Петрограде, гостиниц, принадлежавших германцам, довольно оголтелые манифестации и т. д. и т. п. ; в то же время каждый говорил, что в борьбе за справедливое дело победа должна быть на нашей стороне.

Такое же настроение царило на всем нашем пути к фронту. Перевозка прошла без задержек, и в предписанный день (6 августа) ближе к вечеру мы прибыли в Сувалки. К исходу следующего дня вся моя дивизия расположилась на бивуаках в окрестностях и в драгунских казармах неподалеку от города. Мы были включены в состав 1-й армии, которой тогда командовал генерал Ренненкампф. В это время в Сувалках находился штаб 5-й стрелковой дивизии. Полки этой дивизии уже были придвинуты к нашей границе и занимали ее участок от знаменитого Роминтенского леса и на шестьдесят километров в южном направлении. В этот самый Роминтенский лес император Вильгельм имел обыкновение приезжать каждый год в сопровождении ближайших друзей и членов семьи охотиться на оленей. Обыкновенно он приглашал к себе и представителей местных русских властей, среди которых очень часто оказывался губернатор Сувалкской губернии. Часто там бывал небезызвестный полковник Мясоедов, который тогда был начальником жандармского управления в пограничном городке Вержболово [23] Вержболово – русская пограничная с Германией железнодорожная станция (с германской стороны – Эйдкунен), после 1917 г. – г. Вирбалис в Литве. , расположенном напротив Эйдкунена приблизительно в ста километрах от Роминтена. Мясоедова казнили в 1915 году после того, как было установлено, что он занимался шпионажем в пользу Германии [24] Вопрос крайне темный. Есть множество свидетельств установленной тогда же невиновности Мясоедова. .

Прибыв в Сувалки, я немедленно как старший начальник подчинил себе стрелковую дивизию и возложил на себя обязанности временного генерал-губернатора, поскольку гражданский губернатор выехал вместе со своей канцелярией – насколько помню, в Ковно.

Доложив обо всем генералу Ренненкампфу, я занялся инспекцией границы и егерских частей, которые уже имели вооруженные столкновения с небольшими германскими отрядами, дислоцированными примерно в двадцати километрах по ту сторону границы. Одновременно я начал давать несложные задания отдельным подразделениям своей дивизии, главные силы которой по-прежнему оставались в Сувалках.

Разумеется, командуя в течение трех лет полками своей дивизии, я очень близко познакомился с их индивидуальными особенностями, однако не мог теперь избавиться от тревоги – до какой степени они окажутся в моих руках надежными орудиями, когда придется решать ответственные боевые задачи. Конечно же любой военный понимает, какую громадную роль играет личность командира в малом или большом армейском механизме. Кроме того, он знает, какое значение имеет личный пример начальника; к сожалению, должен отметить, что большинство понимает «личный пример» в том смысле, что в первую очередь сам начальник обязан в бою подавать пример личного мужества. На самом же деле не меньшую важность имеет личный пример командира во всем, что касается рутинной жизни войск, и пример этот должно подавать ежедневно своим поведением на службе. Принимая участие в сражении, необходимо в первую очередь уяснить себе, что всякий человек, отправляющийся в бой, не может не понимать, что подвергает опасности свою жизнь и что только такой ценой он может добиться требуемых от него результатов. Следовательно, любой боец должен быть одушевлен какими-то чувствами, которые подавили бы страх, в большей или меньшей степени испытываемый в момент серьезной опасности почти всяким человеком. Такими чувствами может стать сознание своего долга, понимаемое в самом широком смысле, или же страх более сильный, чем боязнь вражеской пули или клинка. Возможно, сказанное мной не слишком лестно для человеческого рода, но только таким образом можно оправдать вынесение смертного приговора за измену воинскому долгу тому, кто, например, бежал с поля боя. Это, однако, самая крайняя мера, и в обязанности начальника входит использование всех мыслимых способов для предотвращения ситуации, требующей применения смертной казни. Пренебрежение данным правилом может иметь самые прискорбные последствия, и бессмысленное кровопролитие, которое может от этого проистечь, без сомнения, ляжет тяжелым бременем на совесть начальника, который его допустил. Поэтому одним из способов успешного проведения боевых операций является применение начальником в отношении своих подчиненных чрезвычайной строгости; в то же время каждый командир должен помнить, что за подобную суровость его не осудят – напротив, она будет только способствовать большему к нему уважению при условии, что он подчиняется тем же жестким правилам, которые сам и устанавливает.

За три года своей службы в Москве я ни разу не имел случая применить особую строгость к своим подчиненным. Причина заключалась в том, что ни один из них ни при каких обстоятельствах не пренебрегал злостно своими служебными обязанностями.

Я никогда не сомневался в том, что они останутся так же верны своему долгу и в боевых условиях. Тем не менее разница между мирной работой и войной столь велика, что репутацию, заработанную в мирное время, не всегда удается поддержать в бою.

По этой причине я опасался, что мои подчиненные могут сделать вывод о моей неспособности применить на войне в случае необходимости крайнюю строгость. Имея это в виду, я хотел, чтобы судьба, при открытии моей дивизией боевых действий, послала мне удобный случай продемонстрировать конкретный пример строгости. Я был совершенно уверен в том, что тогда я освобожусь от необходимости и в дальнейшем прибегать к крайним мерам. Такой случай мне представился.