Андрей Синельников - Тайны петербургских крепостей. Шлиссельбургская пентаграмма

Впрочем, он очень хорошо знал, что при подобных обстоятельствах последняя мысль доводит только до галлюцинаций, а затем до идиотизма и до смерти.

– Что, вы не голодны? – вопрос, разорвавший тишину как взрыв гранаты, был по сути идиотским. Однако Оператор отметил, что такой вопрос является чем-то вроде кабалистической формулы для людей недалеких, но обладающих правом тебя накормить.

Он вспомнил, что точно так же спрашивали его в захудалом ресторане в далекой провинции. А еще очень похоже интересовались у него в заброшенной гостинице в Закопано, на местном горнолыжном курорте, только по-польски, а не по-русски, и в еще более элегантной форме:

– Что, здесь не голодно? – так спрашивали там.

Тогда он отвечал:

– Нет! – предпочитая питаться в ресторане у подножья трассы. Тогда, но не сейчас.

– Голоден! – коротко ответил он. Оператор обладал повышенным чувством выживаемости.

Рука в зеленом форменном рукаве подала в оконце обед: суп, мясо и овощи. Взяв миски, Оператор расставил их на столе.

– Барин! – рука протянула в окошко оловянный чайник с кипятком. Он взял его, застыл, ожидая кружку.

– Ты, сынок, заснул что ли? Взял чайник, так наливай! – ехидный голос заставил его очнуться от надоедливых видений.

Оператор стоял у порога кухни с чайником в руках. Вся компания расположилась вокруг огромного старого стола, на котором стояли стеклянные стаканы в подстаканниках, еще времен Великого кормчего, вперемешку с алюминиевыми кружками.

– Так мы чаю-то дождемся? – другой старик хитро смотрел на него с конца стола, – а то, как народовольцы, будем сейчас чайный бунт устраивать.

Словно очнувшись, Оператор начал споро разливать кипяток в кружки и стаканы.

– Что за бунт? Расскажите деды! – быстро пришел в себя он.

– Чаек здесь был роскошью, – охотно начал ветхий дед. – Самых первых дней так повелось. Еще Иоанн Антонович чаю вдосталь не пивал, не говоря уж о декабристах и всяких там повстанцах и разночинцах, – он колол кусковой сахар на маленькие кусочки, звонко лязгая серебряными щипчиками.

– Ловко у него получается, – подумал Редактор.

Действительно, сахарница наполнялась маленькими ровными кусочками, похожими друг на друга как горошины из одного стручка.

– Берите сынки сахарок. Старый сахарок. Такого не делают давно, купецкий, – подвинул сахарницу дед.

– Чай Высоцкий. Сахар Бродский. Бей жидов – спасай Россию, – пошутил второй дед, – И молочко берите. Шварце все рассказывал, что до того как его сюда определили, он страсть как любил пивать по утрам кофий с густыми сливками.

– Это какой Шварце? – отхлебнув чаю, спросил Издатель.

– Это ж тот, который Болеслав Антоний, – ответил ветхий дед.

– Но он тут долго и не засиделся, не зачаевничался, – добавил другой дед.

– Так вы ж хотели про бунт, – напомнил Продюсер.

– Так вот значит, чаек здесь был роскошью, хотя и настоящий китайский, не то, что сейчас фирма «Душистый веник». Однакось на месяц заварочки не хватало. Кончалась гдей-то за неделю до новой выдачи, – дед покряхтел, отхлебнул чаек, глянул хитро, – Вы пейте, пейте, чаек у нас тож китайский, не нонешний. Вот когда разночинцев всяких, бомбистов и царевых убивцев завезли, то чайку им давать престали. Они и взбунтовались.

– Здесь что ли? – переспросил Продюсер.

– Так нет! Они тута не сидели. Они сидели в новой тюрьме, что при входе в цитадель. Тут токмо особо шустрые, а остальные там. Сюда им ходу не было. Не по Сеньке шапка! – неожиданно добавил он.

– Пойду-ка я, пройдусь по двору. Гляну, чего там с солнышком, – Продюсер встал из-за стола и пошел к выходу.

– Ты, сынок, больно по двору-то не мельтеши! – вдогонку ему буркнул дед, что помоложе.

Продюсер вышел на крыльцо, потянулся. Солнце стояло как приклеенное на том же месте, где стояло, когда они взошли на паром. «Странно», – подумал он, – да чем черт не шутит, когда Бог спит». Продюсер, спрыгнув с крыльца, пошел к воротам в башне, выходящим на Ладогу. Краем глаза отметил, железную ржавую клетку с чахлой рябиной и невысокую голубятню. Опять подумал про себя, мол, староват стал, перестал замечать фактуру на натуре. Улыбнулся, сам себя пожурил, что скоро вообще каламбурами говорить начнет.

– Стой барин! Куды побег? – строгий голос за спиной заставил обернуться.

Под голубятней стоял солдат в темно-зеленой форме, в руках он держал ружье с примкнутым штыком.

– Что за черт! – вслух выругался Продюсер, подумав про себя: – Мы сюда массовку и артистов не привозили.

– Вы, барин, чертей не поминайте, а гуляйте, как всегда, во дворике. Нечего перед глазами мельтешить. Стрельну невзначай, – спокойно произнес солдатик.

– «А ружья у них кирпичом не чистють», – неожиданно вспомнил мультяшного Левшу Продюсер, глядя на ружье в руках у солдата, – Ружо-то кирпичом чистишь? – спросил он солдатика.

– С узниками говорить не положено. Забыли, чай, барин? Али головой тронулись? Бывает, – сочувственно отозвался солдат.

Продюсер понял, что-то здесь не так и начал оглядывать двор. Двор, как двор. В такой он и входил со всей киногруппой. Такой да не такой. Рябину и голубятню уже заметил. На проемах башен появились тяжелые кованные ворота. В открытые створки внутренних ворот был виден канал и подъемный мост. За каналом тянулся ряд каменных казематов с боковыми наружными галереями, посреди площади церковь. Все это, кажется, поднялось из руин и груды щебня и кирпичей, мимо которых он проходил, ведомый дедами-сторожами. По стенам мерно расхаживали часовые. У подъемного моста находилась полосатая будка. «Как в плохих фильмах про декабристов», – язвительно подумал он, – Я б за такую декорацию…»

Продюсер повернулся к Секретному дому. Три окна были явно окнами камер. В памяти неожиданно отчетливо всплыли их номера. Восьмая, девятая и десятая. Одна из них карцер. Он ясно вспомнил план тюрьмы. Невелика, состоит всего из десяти одиночек, или номеров, с коридором посредине. Другие семь номеров обращены окнами в противоположную, юго-западную, сторону, в палисадник, находящийся между тюрьмой и стеной замка. В семи камерах по одному окну, в первом, четвертом и седьмом номере – по два. Один ряд камер имел то преимущество, что там можно было разговаривать с соседом, конечно, если он имелся. Другая же сторона отличалась тем, что иногда сюда заглядывало солнце, а из окон открывался вид на двор, если только никто по нему не гулял, потому что во время прогулки окна заслоняли щитами. Не понимая, откуда он это знает досконально, Продюсер сделал вывод, что восьмая, девятая и десятая камера пусты, благо окна у них не забраны щитами. Он поерзал в тяжелом овчинном тулупе, накинутом на тюремную шинель, и медленно пошел по двору.