Елена Мельникова - Древняя Русь и Скандинавия: Избранные труды

Проблема источников в последнее десятилетие встала особенно остро. С одной стороны, резко увеличился объем археологических материалов, существенно пополнивших источниковую базу исследований восточнославянского общества в VIII–XI вв. Принципиально важную роль для освещения генезиса Древнерусского государства имеют региональные исследования, круг которых сильно расширился. Наряду с всегда имевшими большое значение раскопками городов: Киева (М.А. Сагайдак, Г. Ю. Ивакин, В.Н. Зоценко; новые данные, полученные при раскопках 2000-х гг., как кажется, радикально меняют наши представления о процессах, протекавших в Среднем Поднепровье и тесно связанных с образованием Древнерусского государства), Городища и Новгорода, Ладоги, Пскова, Гнёздова и Смоленска, Суздаля, Чернигова имн. др., возникновение и ранние этапы истории которых тесно связаны с формированием государства, ныне внимание археологов в большей мере сосредоточилось на широкой округе городских центров: Поволховье и Приильменье (Е.Н. Носов, В. Я. Конецкий), Черниговщина (В.П. Коваленко, А.П. Моця), Посеймье (В. В. Енуков) и др., и племенных территориях: древлян (Б. А. Звиздецкий), северян (А. В. Григорьев, И. Г. Сарачев), радимичей (А. С. Щавелёв, А. А. Фетисов) и др. Эти материалы формируют принципиально новую картину славянского расселения в Восточной Европе (по письменным источникам исследовано А. А. Горским), возникновения и характера социально-политических общностей (А. А. Горский, В.Я. Конецкий, А.П. Моця, Е. А. Шинаков).

Однако археологические материалы еще далеки от сколько-нибудь систематического осмысления и обобщения, что делает крайне затруднительным их использование в исторических исследованиях, которые, как мне представляется, не могут ныне опираться только на письменные источники.

Это тем более справедливо, что, с другой стороны, традиционные письменные источники находятся сейчас в процессе серьезного пересмотра. Реконструкция ранней, IX–X вв., истории Руси основывается по преимуществу на сообщениях одного единственного источника— «Повести временных лет» (далее – ПВЛ), место которой в истории летописания определялось до последнего времени в соответствии со схемой А. А. Шахматова (1908 г.), ныне претерпевающей, во-первых, существенные изменения в отношении и датировок отдельных сводов, и – что особенно важно – их соотношения и отнесения к ним тех или иных частей ПВЛ (О. В. Творогов, А. А. Гиппиус, Т.В. Гимон, А. Тимберлейк). Во-вторых, общая констатация того, что в основе сообщений ПВЛ лежат устные предания, сменилась систематическим изучением устной традиции, использованной летописцами при создании «начал Руси» (Е. А. Мельникова, А. С. Щавелёв). Казавшиеся ранее достоверными известия, используемые как основа для исторической реконструкции последовательных этапов образования Древнерусского государства, оказываются результатом осмысления летописцем XI в. устного предания, сложившегося столетием раньше, подвергшегося трансформации в процессе устного бытования и адаптированного летописцем в соответствии с его историософскими представлениями. В-третьих, требует дополнительного источниковедческого и – особенно – лингвистического исследования другой важнейший источник по ранней истории Руси: договоры с Византией первой половины X в. Признание того, что сохранившиеся тексты являются переводами конца XI в. с греческого языка (Я. Малингуди, С.М. Каштанов), лишает статуса аутентичности, прежде всего, их терминологию, но также выдвигает необходимость в более критическом подходе и к текстам в целом. Наконец, далеко не полностью использованы еще возможности, открываемые зарубежными источниками, среди которых особую ценность в контексте проблем образования Древнерусского государства представляют восточные и византийские источники IX–X вв., отразившие процессы эволюции социально-политического строя восточнославянских народов.

Таким образом, в изучении процессов образования Древнерусского государства современное состояние дел обнаруживает парадоксальную ситуацию: существенные достижения медиевистики и, особенно, политической и исторической антропологии в осмыслении процессов политогенеза, которые способны составить теоретическую основу для исследования перехода восточнославянских обществ к государству, не могут быть пока полноценно использованы в силу недостаточной изученности самих этих обществ, проистекающей – во всяком случае частично – из проблем, объективных и субъективных, Источниковой базы.

Тем не менее, новые археологические материалы и многочисленные конкретные исследования отдельных аспектов истории восточнославянских обществ выдвинули целый ряд актуальных проблем, которые непосредственно связаны с процессами политогенеза.

Принципиально важное значение имеет отмеченная в работах Е. А. Шишкова разноуровневость развития отдельных восточнославянских общностей – базовая концепция для всей совокупности проблем перехода от племенного строя к государственному. Как правило, восточнославянское пространство рассматривается как некое единство, в котором процессы государствообразования протекают синхронно или почти синхронно от Ладоги до Переяславля Южного. Между тем, имеющиеся источники в своей совокупности с отчетливостью указывают на существеннейшие различия в развитии отдельных восточнославянских общностей, причем не только стадиальном (как, например, поляне и вятичи), но и в предпосылках и механизмах государствообразования (в частности, у полян и у новгородских словен).

С этим частично связан и следующий вопрос, почему восточнославянская материальная культура практически не отражает стратификации общества: среди массовых малоинвентарных погребений нет захоронений, резко выделяющихся погребальным обрядом или инвентарем, что является первым признаком стратификации общества, нарастающим по мере ее углубления. Явные признаки стратификации (так называемые дружинные курганы, знаменующие выделение профессионального военного слоя) появляются только после появления скандинавов. Является ли эгалитарность погребального обряда отражением общественного строя или какой-то – нетипичной – особенностью восточнославянской культуры? Высказанное Е. Н. Носовым предположение, что крупная насыпь (курган, сопка) сама по себе маркирует элитное погребение, пока еще не получило развития.

Установление разностадиальности развития восточнославянских общностей дает прочную основу для обсуждения вопроса о центрах возникновения государственности у восточных славян. Среднеднепровский (Полянский) моноцентризм, восходивший еще к представлениям летописцев XI–XII вв., сменился в последние десятилетия бицентризмом: к Средне днепровскому региону добавилось Поволховье, которое ныне в части российской историографии представлено едва ли не как главный регион зарождения государственности у восточных славян. Можно предполагать, что таких центров в восточнославянском мире было не два, а больше: так, например, до сих пор не до конца ясно, что представляла собой полития древлян, конкурировавшая с Полянской в Среднем Поднепровье; какой уровень развития полоцких кривичей отражает отмеченная недавно на их землях иерархия поселений; и т. д. Решение этих вопросов в значительной степени зависит от продолжения и углубления исследований «племенных» территорий.