Елена Мельникова - Древняя Русь и Скандинавия: Избранные труды

И.П. Шаскольский показал, что «антинорманизм» подобного рода использует устаревшую аргументацию, игнорирует достижения современной науки, а Д. А. Авдусин отметил связь его распространения в 1940-1950-е гг. с общественно-политической ситуацией в СССР, борьбой против «космополитизма» [399]. Продуктивность и научное значение антинорманизма заключаются не в оспаривании скандинавского происхождения русских князей, скандинавской этимологии слова «русь», не в отрицании присутствия скандинавов в Восточной Европе, а в освещении тех процессов развития восточнославянского общества, которые привели к формированию государства, в выявлении взаимных влияний древнерусского и древнескандинавского миров.

В последние десятилетия в мировой науке конкурируют две трактовки слова «русь». Многие советские и зарубежные лингвисты, историки и археологи придерживаются скандинавской этимологии названия и постепенно пополняют ее аргументацию (лингвистическую— А. И. Попов, Г. А. Хабургаев, Г. Шрамм, археологическую – Г. С. Лебедев). Ряд советских историков вслед за М.Н. Тихомировым [400]настаивает на автохтонном (среднеднепровском) происхождении этого названия, однако доказательства в их трудах либо отсутствуют, либо сводятся к общим соображениям о существовании в Среднем Поднепровье Русского государства на рубеже VIII–IX вв. (или раньше) при отсутствии здесь скандинавских древностей.

В отечественной и зарубежной этнографии, лингвистике и археологии накоплено много новых данных, прямо или косвенно проливающих свет на спорный вопрос. Важны, в частности, общетеоретические исследования, раскрывающие механизм взаимодействия этносов в эпоху образования раннегосударственных структур. При этом отмечается полиэтничность господствующего слоя нарождающегося государства. Культура этого слоя в отличие от массовой, крестьянской, этнические характеристики в которой более устойчивы, по своему существу призвана отмечать социальный статус ее носителя, а не его этническую принадлежность. Наконец, применительно к собственно русско-скандинавским связям поставлен вопрос о синтезе обоих – наряду с другими – этносов в процессе формирования Древнерусского государства [401]. Необходимо отметить углубление комплексности исследования проблемы – широкого использования и взаимопроверки данных языка, письменных источников и археологических материалов.

В опосредованной форме эволюция содержания термина «русь» отразила важнейшие этносоциальные сдвиги в восточнославянском обществе, причем настолько последовательно, что представляется возможным сопоставить основные этапы этой эволюции с этапами русско-скандинавских связей раннего средневековья. Наиболее существенные преобразования в семантике, употреблении и форме названия «русь» в целом завершаются с консолидацией государства, т. е. к концу X в., и, таким образом, приходятся на первые три этапа восточнославянско-скандинавских отношений: до середины IX в., вторая половина IX – первая половина X в., вторая половина X в. Истоки же названия «русь» восходят ко времени, предшествовавшему славянскому проникновению на северо-запад Восточной Европы, населенный западнофинскими племенами.

Контакты населения Скандинавии, Финляндии и Юго-Восточной Прибалтики прослеживаются археологами уже с бронзового и раннего железного века. Более интенсивными становятся они с середины I тыс., в эпоху Великого переселения народов, продолжаются в вендельский период (VI–VIII вв.) и в эпоху викингов. При этом скандинавы, судя по погребальным памятникам, с середины I тыс. проникают в соседнюю западную Финляндию (здесь найдены типично вендельские погребения в ладье), на Аландские острова, где складывается своеобразная метисная финно-скандинавская культура, а также на восточнобалтийское побережье, где имеются погребальные комплексы, близкие скандинавским. Они свидетельствуют о постоянных контактах скандинавских и прибалтийско-финнских племен уже в довикингское время и в эпоху викингов.

Культурное взаимодействие и взаимообмен проявились в различных формах: в погребальном обряде, в языках взаимодействовавших этнических групп [402]. В этом культурно-историческом контексте в финской среде появляется специальное обозначение приходивших на финские территории скандинавов; финск. ruotsi , эст. roots , водск. rôtsi , ливск. rùot'š , карельск. rōtši , сохранившееся в финских языках до настоящего времени со значением «Швеция», и производным финск. ruotsalainen , эст. rootslane – «швед», «шведский». Топонимы с корнем ruoci распространены в Латвийской ССР [403]и в других восточноприбалтийских землях.

Ареал слова – пространство от Кольского полуострова до Урала, причем, как показал К.-О. Фальк, по мере продвижения на восток его употребление сокращается, а значение видоизменяется: уже в ряде саамских и карельских диалектов этноним используется для обозначения как шведов, так и русских [404], т. е. иноэтничного населения вообще, пришлых иноплеменников, собиравших дань. Функциональное сходство затушевывало для местного населения этнические различия [405]. Далее на восток корень роч- в языке коми (из общепермского *ro̯č , за им ст во ван но го из прибалтийско-финских языков [406]), а также ненецк. луца ( <*luo̯tså ), эвенк., лӯча, нӯча и др. имеют единственное значение «русский», поскольку население этих областей сталкивалось только с русским колонизационным потоком.

Наличие корня ruots- во всех западнофинских языках свидетельствует о появлении слова в период языковой общности, распад которой относят ныне к VI–VIII вв. [407]. Отсутствие же производных от него, узость семантики и изолированность указывают на то, что корень этот не является исконно финским.

Источником заимствования финск. ruotsi традиционно считается производное от древнескандинавского глагола «грести» (др. – исл. róa ). Отнесение заимствования ruotsi ко времени ранних (до эпохи викингов) скандинаво-финских контактов не вызывает сомнений [408]. Однако поиски однозначной исходной словоформы для ruotsi затруднительны из-за отсутствия письменных источников (лексикон современных заимствованию старшерунических надписей насчитывает менее 500 слов), да и вряд ли необходимы. Существование глагола róa и его производных, в том числе rōþer («гребец») и *rōþs ( -maðr, – karl ) и др., отразившихся во всех германских языках [409], бесспорно. Фонетически закономерен и переход древнесеверогерманского rōþs- (первый элемент композита) > финск. ruots- [410]

Комплекс значений слова rōþ(e)r – «гребец; гребля; весло; плавание на гребных судах» – устойчив во всех германских языках: др. – исл. róðr , др.-в. – нем. ruodar , др. – англ. rōðor и др. В рунической надписи первой половины XI в. засвидетельствовано значение «морской поход»: han. uas. buta. bastr. i ruði(др. – исл. í róði ) . hakunar(«Он был лучшим из бондов в походе Хакона») [411].