Нэнси Шилдс Коллманн - Преступление и наказание в России раннего Нового времени

В широком контексте уголовной практики Европы раннего Нового времени русское уголовное правоприменение не было столь же ученым и профессиональным, как во Франции, Германии, Италии и Англии, но в книге показано, что русская судебная практика во многом сопоставима с европейской (глава 5). В ней использовался вариант инквизиционного процесса, который был принят и европейскими судами с возрождением в XVI веке римского права. Насилие было характерной чертой судебной практики и в России, и в Европе. Для выявления доказательств использовалась судебная пытка, а в своих приговорах суды широко применяли телесные наказания и казни (главы 6, 9, 10).

Смертная казнь, однако, оказалась областью, в которой отличия от раннемодерной Европы были самыми явными. Казни за политические преступления в России были особенно жестокими, не ограниченными правовыми нормами, смягчавшими европейские инквизиционные практики. Но зачастую для сохранения стабильности на местах их заменяли помилованием (главы 14–16). Особенно важно, что в России не практиковались публичные казни в форме хорошо продуманных театрализованных «зрелищ страдания», как в некоторых европейских странах этого времени (главы 13, 18). Мишель Фуко и другие ученые доказывали, что формирующиеся в XVI веке государства использовали столь жестокие методы, поскольку не обладали институциональным и интеллектуальным контролем над населением. В России же казни не были театрализованными, намеренно насильственными и исключительно жестокими. Скорее они были простыми и быстрыми. Став свидетелем массовой публичной казни в Амстердаме в 1697 году, Петр I перенес эту практику в Россию. Он устраивал массовые спектакли для наиболее серьезных политических преступников, в то время как местные суды продолжали применять простые и действенные казни. Более того, в то же время (с конца XVII века) по мере развития системы ссылки количество случаев смертной казни в России сокращалось (глава 11). Таким образом, как это ни удивительно, применение смертной казни в России было менее жестоким, чем у ее европейских современников.

Наконец, в книге изучаются взаимоотношения закона, законности и насилия. Справедливость была важнейшим элементом политической легитимации: добрый царь должен был обеспечить справедливость и защитить свой народ от несправедливости. Эта идея занимала в сознании людей столь важное место, что в моменты кризиса царь был вынужден овладевать насилием, отдавая представителей элиты на растерзание толпы, чтобы сохранить собственную легитимность и удовлетворить потребности моральной экономии народа (глава 17). Соединение милости, справедливости и насилия обеспечивало легитимность в политической идеологии Московского государства. Московская судебная система действовала в соответствии с правилами, зафиксированными в законе, и нормами, свойственными политической идеологии. Вместе они создавали функциональную, стабильную и справедливую судебную систему и сильную правовую культуру.

В хронологических рамках этой книги изучение некоторых аспектов российского уголовного права может быть продолжено. Так, стоит более систематически изучить деятельность судебных органов в больших городах, в особенности после реформ конца XVII – начала XVIII века. Возможно, станет очевидным более активное взаимодействие городских органов власти с участниками процесса, чем это было при воеводском правлении. Существует множество дел о неправославных подданных царя, и было бы интересно продолжить изучение сообществ, находившихся за рамками доминирующих культуры и религии. Микроисторическое изучение народов Сибири, татар, мордвы и других народностей, населявших Среднюю Волгу, могло бы дать интереснейшую информацию о проникновении правовых норм из центра в нерусские сообщества. Более того, изучение практик уголовного правоприменения на землях, отвоеванных в конце XVII века у Речи Посполитой (Белоруссия, левобережная Украина) или в 1710 году у Швеции (Ливония), должно показать, внедряла ли царская администрация на этих территориях российские практики или нормы польского и шведского уголовного права. В принципе царь претендовал на право судить наиболее тяжкие преступления, а по отношению к менее серьезным преступлениям сообществам разрешалось практиковать собственные обычаи. Народы Сибири использовали местные традиции, мусульманские сообщества – законы шариата, русские крепостные – советы старост в общинах, суды помещиков или церковные суды для монастырских крестьян. Было бы замечательно выявить источники подобной общинной справедливости, которые дали бы представление о терпимости к разнообразию, характерному для России как империи [3] О России как «империи разнообразия»: Kollmann N.S. The Russian Empire 1450–1801. Oxford: Oxford University Press, forthcoming, 2017. .

«Преступление и наказание в России раннего Нового времени» заканчивается 1720-ми годами, когда судебная и бюрократическая система России претерпела серьезные изменения, в особенности в плане сокращения размеров местной бюрократии и оплаты ее услуг в начале столетия имперской экспансии. В 1770-е годы Екатерина II инициировала широкомасштабную реформу управления и судебной системы. Практика правоприменения до 1770-х годов и после реформы (как в высших судебных инстанциях, так и на местах) пока еще слабо изучена и представляет собой потенциально очень богатое поле для исследований. Значение изучения практики правоприменения для всего периода раннего Нового времени чрезвычайно велико: судебные дела раскрывают повседневную жизнь людей так, как никакие другие источники. Они демонстрируют, как отдельные люди добивались автономии, как они оказывали давление на сообщества и как сообщества раскалывались, реагируя на преступления и нарушения порядка. Они раскрывают терпимость государства по отношению к разнообразным ситуациям, в которых государство настаивало на праве контроля. Подобный анализ позволяет получить более развернутое представление о самодержавии, государстве и обществе России раннего Нового времени.

Столь длительное погружение в историю людей, живших несколько веков назад, – это испытание и большая честь. Работа над этим исследованием привела меня в архивы, где я читала одно за другим дела об убийствах, нападениях и других трагических минутах из жизни обычных людей в Московском государстве. Хотя в протоколах судебных дел картина искажается топикой жанра, однако в них все еще можно услышать живые голоса людей и пережить с ними краткие эпизоды их жизни, перестававшие быть тайной с той самой минуты, как они принесли в суд свои беды или как только их беды привели их в суд. Разумеется, восприятие и образ жизни людей того времени разительно отличаются от современных, но в чем-то они остались теми же. В этих судебных протоколах я обнаружила тот же спектр человеческих эмоций, что и у людей нашего времени: любовь и вожделение, гнев и жажду мести, порядочность и испорченность. Благодаря поколениям архивистов истории этих людей сохранились, и мы можем к ним прикоснуться.