Нэнси Шилдс Коллманн - Преступление и наказание в России раннего Нового времени

В иной исследовательской перспективе изучение государственного строительства в раннее Новое время оказывается направлено на отношение власти к насилию. Мишель Фуко доказывал, что раннемодерные властители Европы управляли за счет террора, осуществляемого через «зрелища страдания» – массовые публичные казни и экзекуции, пока в течение XVII и XVIII веков они не были постепенно заменены дискурсами конформизма, которые были интериоризованы индивидами благодаря улучшенным средствам коммуникации и таким институтам, как тюрьмы, дома для сумасшедших и государственные школы. Но эти новые дискурсы, настаивал Фуко, подразумевали не меньшее насилие. Параллельно существовавшая школа, сформировавшаяся под воздействием идей Норберта Элиаса, напротив, развивала видение тех же процессов «снизу»: Питер Спиренбург, Рихард ван Дюльмен, Ричард Эванс и другие противопоставляли театрализованным казням возникновение «цивилизующих» тенденций, постепенно оттеснивших необходимость в управлении посредством террора. Для индивидов и групп, стремившихся к повышению своего статуса, стандарты поведения теперь задавали этикет, образцы учености и придворная культура, в результате чего социальное насилие снижалось и общество стабилизировалось изнутри [8] Foucault M. Discipline and Punish: The Birth of the Prison / Тrans. A. Sheridan. New York: Vintage Books, 1979 (рус. пер.: Фуко М. Надзирать и наказывать. М.: Ad Marginem, 1999); Evans R.J. Rituals of Retribution: Capital Punishment in Germany, 1600–1987. Oxford and New York: Oxford University Press, 1996; Dülmen R. van. Theatre of Horror: Crime and Punishment in Early Modern Germany / Trans. E. Neu. Cambridge: Polity Press, 1990; Briggs J., Harrison C., McInnes A., Vincent D. Crime and Punishment in England: An Introductory History. London: University College London Press, 1996; Schrader A.M . Languages of the Lash: Corporal Punishment and Identity in Imperial Russia. De Kalb, Ill.: Northern Illinois University Press, 2002. P. 188–189; Rousseaux X. Crime, Justice and Society in Medieval and Early Modern Times: Thirty Years of Crime and Criminal Justice History // Crime, History and Societies. 1997. № 1; Muchembled R., Birrell J. A History of Violence: From the End of the Middle Ages to the Present. Cambridge: Polity, 2012. Элиас писал в 1930-е гг., но до 1960-х гг. его идеи не были широко известны. .

Дабы упор этих теорий на интериоризованных дискурсах не вызвал ощущения, что государственная власть становилась все более мягкой, некоторые философы и теоретики, среди них Рене Жирар и Джорджо Агамбен, снова привлекли внимание к основополагающей роли насилия в утверждении суверенитета любой страны. Подобно замечанию Макса Вебера, что суверенитет – это монополизация средств насилия, этот философский подход отстаивает точку зрения, что все человеческие сообщества образуют социум и государственную власть путем консолидации вокруг ритуализованного контролируемого применения насилия. Суверен существует в «исключительном» пространстве, где ему разрешено убивать для блага сообщества, будь то во главе армий против внешних врагов или при казнях изменников и преступников внутри страны. Исследователи развивали эти взгляды в нескольких аспектах: Жирар опирался на данные литературоведения и социальной антропологии при разработке теории миметического насилия и жертвенного «козла отпущения» как сущности суверенитета; Вальтер Буркерт исходил из анализа религий Античности; Джорджо Агамбен возводил подобные идеи к древнегреческой политической философии [9] Weber M. Politics as a Vocation // From Max Weber: Essays in Sociology / Eds. H.H. Gerth, C. Mills. P. 78 (рус. пер.: Вебер М . Политика как призвание и профессия // Вебер М. Избранные произведения. М., 1990); Girard R. Violence and the Sacred / Тrans. Р. Gregory. Baltimore and London: Johns Hopkins University Press, 1977. Ch. 1 (рус. пер.: Жирар Р. Насилие и священное. М.: Новое литературное обозрение, 2010); Burkert W. Homo Necans: The Anthropology of Ancient Greek Sacrificial Ritual and Myth / Тrans. Р. Bing. Berkeley: University of California Press, 1983 (рус. пер.: Буркерт В . Ноmо necans. Жертвоприношение в древнегреческом ритуале и мифе // Жертвоприношение. Ритуал в искусстве и культуре от древности до наших дней. М.: Языки русской культуры, 2000. C. 405–478); AgambenG. Homo sacer: Sovereign Power and Bare Life / Trans. D. Heller-Roazen. Stanford University Press, 1998 (рус. пер.: Агамбен Дж. Homo sacer. Суверенная власть и голая жизнь. М.: Европа, 2011). Размышления о России в этом русле: Geyer M. Some Hesitant Observations concerning “Political Violence” // Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History. 2003. Vol. 4. № 3. . Из этих теорий следует, что всякое управление содержит элемент насилия, ни одно общество его не лишено, ни одно государство без него не обходится. Правитель оказывался перед вызовом: как контролировать и применять насилие, в том числе как разворачивать его в символическом плане, как легитимировать его, а также как избежать дестабилизирующего превышения меры и находить баланс между насилием и стратегиями власти, не связанными с принуждением.

Эти подходы к изучению государственного строительства в раннее Новое время используются в настоящем исследовании практики уголовного права в качестве теоретической базы. Россия в эту эпоху даже больше, чем европейские державы и Османская империя, демонстрирует поразительное несоответствие между претензиями на централизацию и реальными практиками управления. В период с 1500 по 1800 год Россия, несомненно, укрепила свои «жилы власти»: проводились военные реформы, давшие возможность раздвинуть пределы империи от Восточной Европы до Тихого океана, и создавались бюрократический аппарат и социальные институты (например, крепостное право), позволившие обеспечить эту экспансию и вынести ее бремя. Власть транслировала свою легитимность через идеологический дискурс самодержавия, формируемый в союзе с православной церковью средствами изобразительного искусства, архитектуры, ритуалов, воззваний и формульного языка официальных документов.

Но, как и в других империях раннего Нового времени, централизованная власть Москвы была «скорее мифом, чем реальностью»: в качестве центра империи Москва развивала то, что Джейн Бербанк и Фредерик Купер назвали евразийским подходом к империи, – «политику различий» [10] Burbank J., Cooper F. Empires in World History. Ch. 1. , позволявшую сообществам местного населения самим вести дела в широких сегментах социальной и политической жизни, оставляя правителям лишь ключевые пункты власти. В России это были уголовная юстиция, мобилизация ресурсов (людских и материальных) и система набора в вооруженные силы и контроля над ними. И даже в области уголовного права возможности центра добиваться исполнения писаных законов на местах были неформально ограничены реальным положением дел. Как и в Европе, власть соединяла формализованное право и институты с гибкостью в практической деятельности и с народными представлениями о правосудии. На низовом уровне европейские «рационализирующиеся» государства выглядели менее рациональными, а декларируемое московское «самодержавие» – менее самодержавным.

Очевидно, что этот подход направлен на противостояние историографической традиции, проводящей резкое различие между европейской «властью закона» и рациональностью, с одной стороны, и российским «деспотизмом» и жестокостью, с другой [11] См. столкновение этих противостоящих друг другу подходов в работах Ричарда Пайпса и Джорджа Вейкхардта: тогда как Пайпс в традиции М. Вебера фокусируется на «управлении на основе закона», Вейкхардт указывает с юридической точки зрения на высокий уровень сложности русского права. См.: Pipes R. Russia under the Old Regime. New York: Charles Scribner’s Sons, 1974. P. xxi – xxii (рус. пер.: Пайпс Р. Россия при старом режиме. М.: Захаров, 2004); Weickhardt G.G. Due Process and Equal Justice in the Muscovite Codes // Russian Review. 1992. Vol. 51. № 4; их полемика о собственности: Weickhardt G.G. Pre-Petrine Law and Western Law: The Influence of Roman and Canon Law // Harvard Ukrainian Studies. 1995. Vol. 19; Pipes R. Was There Private Property in Muscovite Russia? // Slavic Review. 1994. Vol. 53. № 2; Weickhardt G.G. Response // Slavic Review. 1994. Vol. 53. № 2. . Эта традиция восходит к восприятию европейских путешественников XVI–XVIII веков, приезжавших в Россию, для которых уже привычными стали видимые результаты совершившихся в Европе перемен. Принадлежа к европейской элите, они олицетворяли собой новые стандарты образования, хороших манер и вовлеченности в политическую жизнь; многие из них имели глубоко прочувствованные религиозные убеждения, закаленные в межконфессиональных столкновениях. Имея классическое образование, они раскладывали российскую действительность между категориями свободы и деспотизма. Сравнивая «Московию» (термин, пущенный иностранцами-путешественниками и используемый теперь для обозначения России до 1700 года) с тенденциями, определявшими их опыт у себя дома, – усилившаяся власть государства, политические права элит и возникающие средние классы, растущая грамотность и укореняющиеся хорошие манеры, конфессионализация, – они провозглашали Россию менее цивилизованной, менее развитой в религиозном плане, более деспотической и жестокой, чем это должно бы быть в истинно европейской стране. В своих описаниях эти путешественники, вполне возможно, были и точны: Московское царство действительно было менее социально и экономически развито, обладало меньшим культурным разнообразием и, несомненно, демонстрировало меньший уровень политического плюрализма, чем ведущие государства Европы того времени. Но эти авторы создали клише, закрепившие восприятие инаковости России, благодаря тому, что преувеличивали так называемые «современные» элементы в их собственных обществах [12] Poe M. “A People Born to Slavery”: Russia in Early Modern European Ethnography, 1476–1748. Ithaca, NY: Cornell University Press, 2000; Wolff L . Inventing Eastern Europe. The Map of Civilization on the Mind of the Enlightenment. Stanford University Press, 1994 (рус. пер.: Вульф Л. Изобретая Восточную Европу: Карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения. М.: Новое литературное обозрение, 2003). Полемика об этих стереотипах: Poe M. The Truth about Muscovy // Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History. 2002. Vol. 3; Kivelson V.A. On Words, Sources, and Historical Method: Which Truth about Muscovy? // Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History. 2002. Vol. 3. .