Андрей Зубов - Россия. 1917. Катастрофа. Лекции о Русской революции

Мы сейчас имеем перед собой совершенно другую страну. Страну, привыкшую к цинизму и лжи, к лицемерию и своекорыстию. Страну, где патриотизм является лишь словом, за которым нет никакого положительного содержания у одних, и безумством без какой-либо созидательной силы у других. У нас почти нет частных настоящих капиталов. Нет ответственного отношения к собственности и ответственного отношения к власти. Нет знаний, полученных в хороших университетах. У нас мало что есть сейчас. Но самое главное, чего у нас нет, как и тогда, в 1916 году, у нас нет никакого доверия власти к обществу, а общества к власти.

Что нам принесёт 2017 год? Наша война пока не так трагична. Наш экономический кризис намного ужаснее. Тогда у нас были сильнейшие союзники: Англия, Франция, Соединённые Штаты. Теперь у нас нет почти никого. Что будет? Я не решаюсь давать предсказания. Но я могу сказать только одно – ситуация бесконечно серьёзная и во многом напоминает ту, столетней давности. Как и тогда, сто лет назад, перед нами открыты возможности. Только их надо осознать и ответственно подойти к их осуществлению. Беда в том, что происшедшее после 1917 года научило нас не ответственности, а крайней безответственности. А это усугубляет нашу трагедию и делает её ещё более труднопреодолимой.

Вопрос.В середине этой лекции вы высказали мысль, что никакая культура, никакое образование не есть гарантия человека от того, чтобы не впасть в обман и не натворить жутких мерзостей, которые потом становятся страхом для целого поколения, нескольких поколений людей. А вот вы, как историк, можете ли сказать то, что могло бы если не гарантировать, то повысить устойчивость к подобного рода заблуждениям?

Ответ.Могу. Это твоя собственная совесть. Это именно твоя собственная совесть. Когда ты спрашиваешь у своей совести, хорошо ли брать землю у другого, жизненное пространство для процветания твоей страны, твоя совесть скажет – нет, правда же? Ну чем же другой хуже тебя? Хорошо ли убивать, посылать на смерть своих людей ради того, чтобы, может быть, их дети жили на чужой земле? Нет. Хорошо ли истреблять одни социальные классы ради счастья других социальных классов? Нет. Народы? Нет. Совесть помогает, и всегда есть правильный ответ. И в Германии находились люди, которые говорили, что это безумство. И в России. Но их было крайне мало. Вы знаете, что в самом начале войны 1914 года в России, если мне не изменяет память, два литератора, два поэта выступили против войны в принципе. Не против этой войны, а против войны в принципе, и этой в частности. Не за поражение своего правительства, как призывал Ленин, а против войны как таковой. Это Максимилиан Волошин и Зинаида Гиппиус. «Всякая война… – писала Гиппиус, – носит в себе зародыш новой войны, ибо рождает национально-государственное озлобление». Все остальные в той или иной степени приветствовали войну и шли на фронт.

Последнее, что скажу: совесть – это ещё полдела. Второе – это мужество. Потому что совесть вам может подсказывать, что власть вас призывает к чему-то неправильному. Но легче пойти за властью в неправде, чем в правде против власти. И вот здесь необходимо крайнее мужество, но это мужество, чем бы оно ни обернулось, оно может всяким обернуться, даже самым печальным, но именно оно триумфально, именно оно потом заставляет вспоминать о таком мужественном человеке с благодарностью. Таким был, скажем, в Германии Дитрих Бонхёффер. И я думаю, что соединение совести и мужества – это тот сплав, который поможет народу не уклониться в неправду, потому что в народе есть люди, которые будут понимать, что это – неправда, и будут иметь мужество говорить другим, что это – неправда.

Вопрос.Андрей Борисович, вы в числе прочего упоминали о том, что, скажем, Родзянко, видимо, позволял себе такие мысли: а что будет, если Государь победоносно въедет в Берлин и будет одержана победа, в этом случае утратятся все иллюзии о какой-то демократии, о каком-то парламентаризме и т. д. А как вы лично считаете, если бы так произошло, если бы победа была одержана, явилось бы это надёжной гарантией того, что революционное потрясение не произошло бы чуть позже? Были бы устранены те глубокие социальные причины, которые во многом содействовали этому потрясению? В частности, например, были бы устранены перегибы в национальной политике? Антисемитские законы? Союзы Михаила Архангела, и Черная сотня, и все эти прочие мерзости? Стали бы после победы Государь и бюрократия совместно с ним устранять эти вопиющие вещи, которые сопровождали Россию в то время?

Ответ.Вы понимаете, ну как я из историка могу превращаться в какого-то фантазёра? Мне кажется, что опасения Родзянко были напрасны. Именно потому, что Россия уже тогда была страной достаточно либеральной, с сильным и всё более крепнущим средним классом, со всё более и более встающим на ноги, даже во время войны, крестьянством, и всё более и более культурным народом, вряд ли бы было возвращение к авторитарному, самодержавному правлению. Этого очень боялись в России, память об этом была ещё свежа, но вряд ли бы это произошло. Это была ошибка либеральной общественности. Что касается национальной политики. Вы знаете, ведь ликвидация черты оседлости обсуждалась в 1916 году и она де-факто была отменена. Потому что всё равно огромная масса еврейского населения западных губерний перемещалась и добровольно, и принудительно во внутренние губернии России из зоны боевых действий, из прифронтовой полосы, тем самым уже делая абсурдной черту оседлости. Безусловно, многие переместившиеся лица остались после войны в местах своего нового обоснования. Национальная политика вряд ли приняла бы формы какого-нибудь жёсткого обскурантизма. Не забудем, что в войну вступали Соединённые Штаты с программой Вудро Вильсона. Нет, мне кажется, что, скорее всего, победа России в войне привела бы к ускоренной русской модернизации и к ускоренной русской либерализации. Хотя, конечно, какие-то эксцессы, качания на этом пути могли бы быть. Но то, что опять мы были бы ввергнуты на сто лет в абсолютизм, – я в это ни на копейку не верю.

Вопрос.Всё интересно, но вопрос такой. Вы совершенно не упомянули большевицких агитаторов. Или они появились только в 1917-м?

Ответ.Хороший вопрос. Дело в том, что как раз во время войны левые партии – эсеры и социал-демократы – практически утратили поддержку и в армии, и в народе. Она стала восстанавливаться снова только в конце 1916 года. И реально большевики появились как сила только после известного пломбированного вагона, когда они приехали в Россию при Временном правительстве с огромными немецкими деньгами и развернули во всю ширь свою деятельность. Поэтому неслучайно полицейский отчёт октября 1916 года не содержит упоминаний фактора радикальных партий. Они специально пишут, что это не партийное недовольство, это чисто экономическое недовольство. Но конечно, его могли бы использовать. Например, забастовка путиловцев, скорее, была результатом прямой немецкой пропаганды. Были забастовки и осенью 1916 года на петроградских заводах, на Путиловском заводе, были забастовки на Николаевских заводах, где строились линейные корабли для Черноморского флота. Но они не переросли в революцию, и немцы стали действовать более изощрённо. Именно после этого, как раз в конце 1916 года, линия Парвуса – Ленина – немецких денег приобрела особое значение.