Владислав Бачинин - Социология

Одновременно Руссо предпринимает попытку взглянуть на связанные со свободой проблемы развития цивилизации с другой стороны. Он считает, что разобщенные, разбросанные по земле небольшие группы людей не смогли бы выжить в суровых условиях. Возможность их спасения заключалась в объединении сил. На основании взаимных договоренностей стали возникать разнообразные союзы, позволявшие людям концентрировать общие силы и противостоять внешним опасностям. Самыми крупными из них стали государства, обладающие огромным коллективным «телом» и сильной волей. Если кто-либо отказывался повиноваться повелениям государства, оно принуждало его к этому посредством своих законов и органов правопорядка. Учреждение законов, однако, не лишало граждан свободы, поскольку повиноваться юридическим предписаниям – это и означает быть свободным. Но относится это лишь к цивилизованным гражданам, живущим в демократических государствах с гуманными законами. В таких государствах человек утрачивает свою прежнюю естественную свободу ограниченного полуживотного, обретая взамен нее гражданскую и моральную свободу мыслящего субъекта.

Социальная жизнь способна достичь приемлемой степени упорядоченности, если будет строиться на договорных началах. Общественный договор заключают все граждане государства между собой. Каждый человек передает свою личность и все свои силы под высшее руководство общей воли и в результате превращается в частицу единого целого. Эта конвенция сплачивает индивидуумов не в механическую массу-конгломерат, а в органическую, жизнеспособную целостность цивилизованного сообщества. Согласно заключаемым конвенциям, человек обменивает остатки естественной свободы на свободу и права гражданина цивилизованного государства. Народы вручают правителям полномочия на руководство ходом государственной жизни, создание законов и контроль за их практической реализацией в повседневной жизни. Общественный договор, в результате которого возникает государство, не разрушает естественного равенства, а лишь заменяет его равенством граждан перед законом. Он же создает предпосылки того, что личная безопасность, свободы и права граждан будут гарантированы основанным на конвенциях правопорядком.

Примечательна та характеристика, которую Руссо дает России и русскому народу как участнику общего процесса развития мировой цивилизации. Он утверждает, что русские никогда не станут истинно цивилизованными из-за того, что были вовлечены слишком рано в процесс «цивилизирования». По его мнению, Петр I не был истинным гением, а обладал только лишь подражательным талантом, поэтому многое из сделанного им было не к месту. Он не хотел понять, что его дикий народ еще не созрел для уставов гражданского общества. Вместо того чтобы начать постепенно приучать свой народ к сложностям гражданского состояния, он пожелал сразу, единым махом его просветить, превратить в подобие немцев и англичан. Этим он помешал русским остаться самими собой, сохранить свое национальное своеобразие.

В адрес России может считаться обращенным и суждение Руссо об оптимальных размерах «социального тела» государства. Подобно тому как природа установила естественные пределы роста и силы хорошо сложенного человека, существуют естественные пределы размеров и силы для отдельного государства. Его географическое и политическое «тело» не должно превышать меру, за чертой которой оно будет уже не наращивать силу, а терять ее. В огромном государстве из-за больших расстояний будет затруднено административное и политическое управление. Оно будет требовать огромного количества государственных чиновников, которых народу придется содержать. У граждан, никогда не видевших в лицо своих правителей, ослабнет привязанность к ним. В итоге слишком большое политическое «тело» может оказаться перед опасностью разрушения из-за собственной тяжести. Поэтому цивилизованному государству не следует стремиться к увеличению своих размеров.

Чезаре Беккариа (1738–1794) – итальянский социальный мыслитель. Родился в Милане в аристократическом семействе и унаследовал титул маркиза. Получил образование в иезуитском колледже Пармы и в университете города Павиа. В 20 лет был уже обладателем степени доктора римского и канонического права. В 26 лет к нему приходит европейская известность как к автору книги «О преступлениях и наказаниях».

Понять причины восхищения современников книгой Беккариа можно, лишь учитывая состояние правосознания и систем судопроизводства в европейских странах середины XVIII в. За предыдущие века католические юристы Франции и Италии выпустили немало сочинений, в которых требовали бороться с властью дьявола, жестоко карать все виды ереси, богохульств, святотатств, призывали активно использовать пытки и широко практиковать смертную казнь.

Пенитенциарные системы европейских государств отличались непомерной суровостью: крайне бесчеловечное содержание заключенных, изощренные пытки и изуверские наказания считались нормой. В период, когда Беккариа писал свою книгу, в Милане бывали дни, в течение которых приводились в исполнение до шести смертных приговоров путем обезглавливания, повешения, колесования или «гуманным» способом «без пролития крови», т. е. сжиганием заживо на костре. Это была эпоха, когда наказания осуществлялись даже не по принципу сурового архаического талиона, а по еще более жесткой логике: наказание значительно превышало степень вины и часто было несоразмерно преступлению. Пытки считались вполне допустимым атрибутом дознания, и даже среди отдельных философов существовали их сторонники. Так, Дидро утверждал, что пытки оправданы по отношению к разбойникам, убийцам, если нет иных способов узнать правду о преступлении и соучастниках. Мучения злодея, по его мнению, не идут ни в какое сравнение со страданиями невинных жертв преступления, а также тех, кто может пострадать в будущем от рук преступника, если не принять соответствующих мер.

На социальном фоне господства этих умонастроений, в 1764 г. выходит книга Беккариа «О преступлениях и наказаниях». Написанная живым, доступным для непосвященных языком, не обремененная глубокомысленными метафизическими рассуждениями, она привлекла к себе внимание ясно прослеживаемой логикой нового правопонимания, свободного от реликтов феодального изуверства. Спустя год после ее выхода французский философ Даламбер писал: «Нельзя быть ни более очарованным, ни более восхищенным этим произведением, чем это было со мной. Я давал его читать многим хорошим философам, и все они такого же мнения. Этой книги, несмотря на ее небольшой объем, достаточно, чтобы обеспечить автору бессмертное имя. Какая философия, какая истина, какая логика, какая определенность и вместе с тем сколько чувства и человеколюбия в его произведении!»