Николай Дювернуа - Источники права и суд в Древней России. Опыты по истории русского гражданского права

Мы думали привести здесь, тоже к вопросу о греческом влиянии, любопытный спор между барон Розенкампфом и митрополитом Евгением о языке наших Кормчих до начала XIII в. (см. Обозрен. Кормч. кн, 1-е изд., стр. 25, и Описание Киево-Софийск. Собора, стр. 238, также Словарь Истор. о писател. духовн. чина, т. 1, стр 329, 333 и далее), но ввиду приведенного сейчас места позднейшего писателя, интерес этого спора, на сколько он обращен не к литературным, а к юридическим вопросам, по нашему мнению, слабеет, и доводы барона Розенкампфа, без того уступавшие в силе его противнику, кажутся нам малозначащими.

Итак, заключая эту главу, мы получаем явления, которые, по-видимому, противоречат одно другому. С одной стороны, несомненно господство личности в праве, с другой мы видим определяющуюся власть князя и церкви. Если в основании княжеской власти лежит свободное признание , то авторитет церкви как будто основывается на другом начале, как будто здесь действует закон. Этих противоречий не было, конечно, на деле, сила личности не улеглась еще. Церковь, опираясь на завете Владимира Се., особенно в делах о наследстве, только отстраняла деятельность власти, а затем ей открывалась другая, положительная сторона ее миссии, где дело не в формах закона, а в силе веры , где действует только внутреннее влияние на каждую личность , отдельно взятую, где только таким влиянием определяются границы действительной власти.

Во сколько хотело русское общество принять чужое влияние, в каких формах могло проходить оно – это мы постараемся уяснить в последующем обзоре русских юридических памятников, в заключении которого рассмотрим и Кормчую.

Цель наша, при изучении Русской Правды, должна заключаться в анализе элементов (уставы, обычаи), которые входили в ее состав, так как, по нашему мнению, все памятники, носящие это название, составляют сборники, а не первообразные акты, как например, грамоты уставные, жалования и проч. Ни в той форме, в которой представляется нам Правда в Акад. списке, ни в той, какую она получила в списке Троицком, мы не можем предполагать первоначального происхождения всех юридических положений, входящих в ее состав. Из летописи и из позднейшей практики мы знаем, что князья давали уставы, судили. В уставах заключались не одни положения, касающиеся суда. От древнейших уставов до нас не дошло ни одного, но мы знаем позднейшие, и если в позднейших не обособляются именно только правила для суда, – то что же может нас заставить предполагать такое обособление в уставах времен Ярослава или его детей? Такие уставы, по всей вероятности, составляли тоже местные и тоже смешанного содержания акты. К этому, может быть, основному элементу Правды, как увидим, присоединялись другие элементы.

Трудность, анализа Правды в том, что мы застаем ее уже сложившейся и современно ей не находим никаких других точек, на которые мы могли бы опираться. XI и XII вв. не представляют почти никаких остатков юридической письменности, а именно тут слагалась Русская Правда. От конца XIII в. мы имеем уже совершенно законченный текст. Вся возможность разбора памятников, уславливается тем, что в наших руках счастливый случай сохранил ту, так называемую, короткую редакцию, которая вошла после в состав полной. Это делает возможным заключение о том, что входило в состав акта и как он составлялся. Далее, мы имеем одну очень старую разновидность порядка изложения предметов в Синодальном списке. Это наши, так сказать, внешние средства, т. е. средства, при помощи которых мы можем объяснять себе способ составления Правды из различия редакций. Другие средства – внутренние, т. е. те, которые мы черпаем из самого содержания актов. От содержания мы делаем заключение, как оно должно было слагаться. Поэтому, порядок нашего изложения будет такой: мы сперва укажем на различие списков Русской Правды, потом на их состав, и вместе воспользуемся их содержанием для нашего вопроса.

При изучении Русской Правды можно держаться двоякой точки зрения. Можно изучать ее или как памятник письменности, или как памятник права. В первом случае необходимо с одинаковым вниманием отнестись ко всякому списку Правды, от какого бы времени он ни пришел, от XIII или от XVII в. В результате такого изучения археолог может приобрести много важных для науки данных. Может оказаться, что новейший список сохранил на себе такие признаки, которые дают возможность основывать на нем заключения к более отдаленному времени, нежели относительно старейший. Такой случай возможен тогда, когда подлинником для новейшего списка служил какой-либо старый текст. Наши исследователи Русской Правды хорошо понимали важность такого приема, и до последнего, наиболее обширного труда по Русской Правде, мы видим попытки в этом роде. Г-н Калачов имел, конечно, те же цели, когда сличал свои 50 списков.

В результате изучения 50 списков мы получаем в «Предварительных (за ними, впрочем, не последовало других, заглавие может ввести в заблуждение) юридических сведениях для полного объяснения Русской Правды», Москва, 1846 г., группировку списков на 4 фамилии. Количество списков, которые имел в виду автор, и результаты трудов одинаково возбуждают интерес, особенно в читателе, который не видал ни одного списка иначе как в печати. Какое основание группировки на 4 фамилии? Одного основания автор не указывает. Но наиболее общим, сколько можно судить по перечислению характеристических черт списков каждой фамилии (стр. 55 и след., здесь же видно, что автор употребляет слова – фамилия и разряд довольно безразлично), служит место нахождения того или другого списка. Насколько же место нахождения характеризует состав списков? Списки 1-й фамилии встречаются только в древних летописях (Новгородских и в Ростовской). Их всего шесть. Все они почти буквально сходны и заключают в себе краткую редакцию. Мы увидим, что это весьма важный признак. Представителем этой фамилии может служить академический список, изданный г. Калачовым. Списки 3-й фамилии находятся в позднейшей Новгородской летописи. Все они представляют полную редакцию Правды, с прибавкой 20 статей. Представителем этой фамилии служит Карамзинский список. Затем, 2-я и 4-я фамилии списков встречаются в Кормчих, Мериле Праведном и Сборниках разных статей. Тут так же, как и в позднейшей Новгородской летописи, нет краткой редакции, а есть только или полная, или из полной сделанные сокращения. Вот первый и самый видный результат работы над списками. Краткая редакция встречается только в одном месте, полная повсюду. Затем другой, хотя менее осязательный для истории права плод этого изучения заключается в том, что в списках позднейшей Новгородской летописи есть лишних 20 статей (оценочных только). Но кроме места, занимаемого разными фамилиями списков, г. Калачов дает нам еще весьма многочисленные признаки каждой фамилии. В одной фамилии такие заглавия, такие пропуски или добавки, такой порядок изложения; в другой – все это иначе. Списки, которые зачисляются в тот или другой разряд иди подразделения разряда идут от XIII и до XVII в. включительно. Мы говорим здесь о полном составе Правды. Группировка дает удобное средство пересмотреть все отступления разных текстов. Но этим, мы думали бы, работа над списками не окончена. Можно было бы ожидать, что при такой обширности изысканий сличение списков приведет нас к тому, по крайней мере, что мы узнаем, какой список служил первообразом для целой фамилии, ибо самое понятие фамилии может держаться только на этом основании. Мы думали бы, что такое сличение, и именно для полных редакций, даст нам возможность сделать заключение о древности той или другой фамилии. К сожалению, таких результатов мы не получаем. У нас в руках остается только несколько обобщенное разнообразие списков совершенно различного времени. Какую причину, какое значение имеет то или другое видоизменение, мы вовсе не узнаем. Что можно заключить из отсутствия или прибавки статей – это неясно. Всякая отмена, мелкая и крупная, в одинаковой мере способна породить новый вопрос, и мы не всегда можем сказать, какой из этих вопросов важен, какой нет. Таковы результаты сличения 50 списков.