Н. Соколов - Убийство царской семьи

В первые дни смуты Императрица была вынуждена уделять много внимания детям, постепенно заболевавшим корью.

Первым заболел Наследник Цесаревич. 7 марта он был уже в постели с температурой 38,3. Постепенно болезнь захватила всех Великих Княжен и протекала у них весьма бурно при температуре 40,5. У Марии Николаевны и Анастасии Николаевны она впоследствии осложнилась воспалением легких.

О событиях, происходивших в Петрограде, Императрица осведомлялась преимущественно докладами министра внутренних дел Протопопова.

Будучи занята детьми, она принимала эти доклады от Протопопова по телефону через своего камердинера Волкова.

Общий тон этих докладов был лжив. Протопопов преуменьшал значение событий и уверял Императрицу, что он «не допустит ничего серьезного». Когда же движение приняло грозный характер, он растерялся, струсил и вынужден был сознаться, что «дела плохи».

Благодаря Протопопову, Императрица не имела правильного представления о характере движения. Когда даже камердинер Волков, передавая очередной доклад Протопопова, усумнился и указал Императрице, что он не соответствует действительности, что даже казаки в Петрограде ненадежны, она спокойно ответила Волкову: «Нет, это не так. В России революции быть не может. Казаки не изменят».

Представляется совершенно очевидным, ввиду данных следствия, что такое состояние Императрицы, обусловленное Протопоповым, совпадало по времени как раз с пребыванием в ставке Императора. И я не питаю сомнений, что ответная телеграмма князю Голицыну, содержание которой было несомненно известно заранее Императрице, была составлена под воздействием на нее Протопопова.

Когда грозные факты встали воочию перед Императрицей, а связь с Государем была порвана, в душе ее родилась тревога. Чувствуя свое одиночество, она позвала к себе Великого Князя Павла Александровича. Этот факт сам по себе знаменателен для понимания ее настроения. После смерти Распутина Павел Александрович, по личному приказанию Императрицы, не мог появляться во дворце. Теперь она сама звала его.

Она пыталась бороться с событиями и не верила слухам об отречении Государя, считая их провокационными.

В конце концов она пришла, видимо, к выводу о необходимости некоторых уступок и пыталась снестись письменно с Императором. Эта попытка не имела успеха и являлась уже запоздалой: Государь отрекся от Престола.

Мужество и наружное спокойствие не покинуло Императрицу не только в первые дни смуты, но и после отречения Императора.

Свидетели показывают:

Эрсберг: «Она была очень выдержанна и держала себя в руках. Она, видимо, не теряла надежды на лучшее будущее. Я помню, что, когда она увидела меня плачущей после отречения Государя, она утешала и говорила, что народ одумается, призовет Алексея, и все будет хорошо».

Волков: «К событиям и самому отречению Государя она относилась спокойно, проявляя мужество и выдержку».

Занотти: «Наружно она владела собой».

Жильяр: «Когда она узнала об отречении, она держала себя в руках, сохраняя спокойствие».

Арест Государыни произошел в тот же день, как и арест Государя: 21 марта.

Он был выполнен генералом Л. Корниловым, бывшим тогда в должности командующего войсками петроградского военного округа.

При этом аресте присутствовало только одно лицо: новый начальник царскосельского караула полковник Кобылинский, назначенный к этой должности Корниловым [10] Свидетель Е.С. Кобылинский был допрошен мною 6-10 апреля 1919 года в г. Екатеринбурге. .

Государыня приняла их в одной из комнат детской половины. Корнилов сказал ей: «Ваше Величество, на меня выпала тяжелая задача объявить Вам постановление Совета Министров, что Вы с этого часа считаетесь арестованной».

После этих кратких слов Корнилов представил Государыне Кобылинского. Затем он приказал ему удалиться и оставался наедине с ней около 5 минут.

Указанные выше свидетели, осведомленные об этом от Государыни и детей, показали, что, оставшись с Императрицей наедине, Корнилов старался успокоить ее и убеждал, что семье не грозит ничего худого.

Затем Корнилов собрал находившихся во дворце лиц и объявил им, что все, кто хочет остаться при царской семье, должны впредь подчиняться режиму арестованных.

В тот же день произошла смена караула. Сводный полк, охранявший дворец, ушел. Его заменил Лейб-Гвардии Стрелковый полк.

22 марта прибыл Государь.

Его встречал на платформе вокзала полковник Кобылинский. Он показывает: «Государь вышел из вагона и очень быстро, не глядя ни на кого, прошел по перрону и сел в автомобиль. С ним был гофмаршал князь Василий Александрович Долгоруков. Ко мне же на перроне подошли двое штатских, из которых один был член Государственной Думы Вершинин, и сказали мне, что их миссия окончена: Государя они передали мне. В поезде с Государем ехало много лиц. Когда Государь вышел из вагона, эти лица посыпались на перрон и стали быстро-быстро разбегаться в разные стороны, озираясь по сторонам, видимо, проникнутые чувством страха, что их узнают. Прекрасно помню, что так удирал тогда генерал-майор Нарышкин и, кажется, командир железнодорожного батальона генерал-майор Цабель. Сцена эта была весьма некрасивая».

Ворота дворца были заперты, когда подошел автомобиль Государя. Солдат, стоявший здесь, не открывал их и ждал дежурного офицера. Тот крикнул издали: «Открыть ворота бывшему Царю». Многие наблюдали эту сцену прибытия Государя. Свидетельница Занотти показывает: «Я прекрасно помню позу офицера (дежурного). Он хотел обидеть Государя: он стоял, когда Государь шел мимо него, имея во рту папиросу и держа руку в кармане».

На крыльцо вышли другие офицеры. Они все были в красных бантах. Ни один из них, когда проходил Государь, не отдал ему чести. Государь отдал им честь.

Государыня спешила навстречу ему. Но он предупредил ее и встретился с ней на детской половине. При этой встрече присутствовал только камердинер Волков. Он показывает: «С улыбочкой они обнялись, поцеловались и пошли к детям».

Позднее, оставшись друг с другом, они плакали. Это видела комнатная девушка Государыни Демидова, погибшая вместе с царской семьей. Она рассказывала об этом другим, оставшимся в живых.

Постановление Временного Правительства о лишении свободы Государя и Государыни состоялось 20 марта. В нем не указано мотивов принятия такой меры.

Я пытался вскрыть их допросами трех лиц: главы Временного Правительства, председателя Совета Министров князя Львова, министра юстиции в его составе Керенского и министра иностранных дел Милюкова [11] Эти свидетели были допрошены мною в Париже: князь Г.Е. Львов – 6-30 июля 1920 года, А.Ф. Керенский – 14–20 августа того же года, П.Н. Милюков – 23 октября того же года и 12 июля 1922 года. .