Аркадий Казанский - Данте. Демистификация. Долгая дорога домой. Том V

Пришёл тот горестный день, как нам надобно ехать. Людей нам дали для услуг 10 человек, а женщин на каждую персону по человеку, всего 5 человек. Я хотела свою девку взять с собой, однако золовки мои отговорили, для себя включили в то число свою, а мне дали девку, которая была помощницей у прачек, ничего делать не умела, как только платья мыть. Принуждена я им в том была согласиться. Девка моя плачет, не хочет от меня отстать, я уже её просила, чтоб она мне больше не докучала. Пускай так будет, как судьба определила. И так я хорошо собралась: даже рабы своей не имела, денег ни полполушки. Сколько имела при себе эта моя воспитательница, мне отдала; сумма не очень велика была – 60 р., с тем и поехала. Я уже не помню, пешком ли мы шли до судна, или ехали, недалеко река была от дома нашего. Пришлось мне тут расставаться со своими, потому что дозволено было им нас проводить. Вошла я в свою каюту, увидала, как она прибрана, сколько можно было помогала моему бедному состоянию. Пришло мне вдруг её благодарить за её ко мне любовь и воспитание, тут же и прощаться, что я уже её в последний раз вижу; ухватились мы друг друга за шеи, и так руки мои замерли, и я не помню, как меня с нею растащили. Опомнилась я в каюте или в чулане, лежу на постели, и муж надо мной стоит, за руку держит, спирт нюхать даёт. Я вскочила с постели, бегу наверх, думаю ещё хоть раз увижу, нет места того, знать, далеко уплыли. Тогда я потеряла зерно жемчужное, которое было у меня на руке, знать, я его в воду уронила, когда со своими прощалась. Да мне уже и не жаль было, не до него, жизнь тратится. Так я и осталась одна, всех лишась для одного человека. И так мы плыли всю ту ночь.

На другой день сделался великий ветер, буря на реке, гром, молнии, гораздо звончее на воде, нежели на земле, а я грома с рожденья боюсь. Судно вертит с боку на бок. Как гром грянет, так и попадают люди. Золовка меньшая очень боялась, та плачет и кричит. Я думала – свету преставление. Принуждены были к берегу пристать. И так всю ночь в страхе без сна проводили. Как скоро рассвело, погода утихла, мы поплыли в путь свой. И так мы три недели ехали водою. Когда погода тихая, я тогда сижу под окошком в своём чулане, когда плачу, когда платки мою: вода очень близко, а иногда куплю осетра и на верёвку его; он со мной рядом плывёт, чтобы не я одна невольница была и осётр со мною. А когда погода станет ветром судно шатать, тогда у меня станет голова болеть и тошнить, тогда выведут меня наверх на палубу и положат на ветру, и я до тех пор без чувств лежу, пока погода утихнет, и накроют меня шубой: на воде ветер очень пронзительный. Иногда и он для компании возле меня сидит. Как пройдёт погода, отдохну, только есть ничего не могла, всё тошнилось.

Однажды что случилось: погода жестокая поднялась и бьёт нас жестоко, а знающего никого нет, кто бы знал, где глубь, где мель и где можно пристать, ничего того нет, а всё мужичьё набраны от сохи, плывут, куда ветер гонит, а темно, уже ночь становится, не могут нигде пристать. Якорь бросили посреди реки – не держит, оторвало и якорь. Меня тогда уже не пустил мой сострадалец наверх, боялся, чтобы в этой кутерьме меня не задавили, а положил меня в чулане, который для нас сделан был, дощечками отгорожен, на кровать. Люди и работники все по судну бегают, кто воду выливает, кто якорь привязывает, и так все в работе. Я так замертво лежу, слышу я вдруг, нас как дёрнуло, и все стали кричать, шум превеликий стал. Что же это за крик? Все испугались. Нечаянно наше судно притянуло или прибило в залив, и мы стали между берегов, на которых лес, а больше берёзы; вдруг стала эта земля оседать несколько сажен и с деревьями, опустится под воду, и так ужасно лес зашумел под самое наше судно, и так нас кверху поднимет, а тотчас в тот ущерб втянет. И так было очень долго, и думали, что пропали, и командиры наши совсем были готовы спасать свою жизнь на лодках, а нас оставлять погибать. Наконец уже видно стало, как эту землю все рвало, что осталось её очень мало, а за нею вода, не видно ни берега, ни ширины её, а думают, что надобно быть озеру; когда б ещё этот остаток оторвало, то надобно б нам быть в этом озере. Ветер преужасный. Тогда-то я думала, что светопреставление, не знала, что делать, ни лежать, ни сидеть не смогла, только Господь милосердием Своим спас нашу жизнь. У работников была икона Николы Чудотворца, которую вынесли на палубу и стали молиться; тотчас же стал ветер утихать, и землю перестало рвать. Ветер стал утихать, и землю перестало рвать, и мы избавились той беды, выехали на свету на свой путь, из этого залива в большую реку пустились. И так нас Бог вынес.

Этот водяной путь много жизни моей унёс. Однако всё переносила всякие страхи, потому что ещё не конец моим бедам был, на большие готовилась, для того меня Бог и подкреплял. Доехали мы до города, где надобно нам выгружаться на берег и ехать сухим путём. Я была и рада, думала, таких страхов не буду видеть. После узнала, что мне нигде лучшего нет: не на то меня судьба определила, чтоб покоиться.

Будучи в пути, случилось ехать мне горами триста вёрст беспрерывно (переваливая Урал, с реки Печоры, от Вуктыла на реку Северная Сосьва, по которой сплавлялись до Берёзова), с горы да на гору вёрст по пяти; эти же горы усыпаны природным диким камнем, а дорожка такая узкая, что в одну лошадь впряжены, ежели в две лошади впрячь, то одна другую в ров спихнёт. По обе стороны рвы глубокие и лесом обросли, не можно описать, какой они вышины: как въедешь на самый верх горы и посмотришь по сторонам – неизмеримая глубина, только видны одни вершины леса, всё сосна да дуб. От роду такого и толстого леса не видала. Эта каменная дорога, я думала, что у меня сердце оторвётся. Сто раз я просилась: дайте отдохнуть, никто не имеет жалости, а спешат как можно наши командиры, чтоб домой возвратиться; а надобно ехать по целому день с утра до ночи, потому что жилья нет, а через сорок вёрст поставлены маленькие домики для пристанища проезжающим и для корма лошадям. Я и тогда думала, что меня живую не довезут. Всякий раз, что на камень колесо въедет и съедет, то меня в коляске ударит это, так больно тряхнёт, кажется, будто сердце оторвалось.

Между тем один день случилось, что целый день дождь шёл и так нас вымочил, что как мы вышли из колясок, то с головы до ног с нас текло, как бы мы из реки вышли. Коляски были маленькие, кожи все промокли, закрыться нечем, да и, приехавши на квартиру, обсушиться негде, потому что одна только изба, а фамилия наша велика, все хотят покою.

Со мной и тут несчастье пошутило: повадка или привычка прямо ходить – меня за то смалу били: ходи прямо, притом же и росту я немалого была, – как только в ту хижину вошла, где нам ночевать, только через порог переступила, назад упала, ударилась об матицу – она была очень низка – так крепко, что я думала, что с меня голова спала. Мой товарищ испугался, думал, я умерла. Однако молодость лет все мне помогла сносить всякие бедственные приключения. А бедная свекровь моя так простудилась от этой мокроты, что и руки и ноги отнялись и через месяц жизнь свою окончила.