Леонид Крупчанов - Н. В. Гоголь и Россия. Два века легенды

Первые три недели мая 1836 г. Пушкин в Москве, в хлопотах о «Современнике». И, конечно, Гоголь в его планах. В уже цитированном письме от 11 мая 1836 г. к жене, которая помогала ему в делах по «Современнику», Пушкин спрашивает: «Ты пишешь о статье гольцовской. Что такое? Кольцовской или гоголевской?» и разъясняет: «Гоголя печатать, а Кольцова рассмотреть». Как видно, Гоголь доступен в повседневных вопросах в семье Пушкиных («Пошли ты за Гоголем», – запросто говорит Наталье Николаевне Пушкин). Весь май и начало июня Пушкин чрезвычайно занят. Почти в каждом письме он в той или иной мере касается проблем журнала «Современник». Он совершает челночные поездки из Петербурга в Москву и обратно, и на свою дачу под Петербургом. К этому добавились сложности в его личной жизни. 23 мая родилась дочь Наталья. 3 июня в письме брату Льву Сергеевичу он подводит итоги сложным вопросам раздела семейного имущества Пушкиных в Псковской губернии. Пушкин пишет в связи с этим И. А. Яковлеву 9 июня по поводу своего долга: «Крайне расстроенные дела сделали меня не состоятельным». В начале июня умирает мать Пушкина Надежда Осиповна. Таким образом, если вина Пушкина в том, что он не приехал проститься с Гоголем, то, возможно, этому помешала его занятость. Но ведь не был на проводах и Жуковский: Гоголя провожал один Вяземский, но его-то как раз Гоголь и не поблагодарил ни в какой форме. К тому же из письма Жуковскому следует, что Гоголь сам «не успел и не мог» проститься с Пушкиным. Последующие высказывания Гоголя о Пушкине дают основание предположить, что между ними не было не только ссоры, но даже размолвки. Здесь «виноват» скорее следует читать как «и сам виноват».

Итак, 6 июня 1836 г. Гоголь вместе с А. С. Данилевским выехал из Петербурга за границу. Именно в этот день, 6 июня, Пушкин пишет небольшое письмо журналисту А. А. Краевскому, позднее издателю журнала «Отечественные записки», помогавшему Пушкину при издании «Современника». Пушкин просит Краевского исправить ошибки в статье Вяземского «Наполеон и Юлий Цезарь», предназначенной для второго тома журнала «Современник». «В статье Вяземского о Юлии Кесаре и Наполеоне есть ошибки против языка в собственных именах. – Пишет он. – Например, Тарквин, вместо Тарквиний, парфы вместо парфяне. Тиверий вместо Тиберий – и другие. Исправьте, сделайте милость, если заметите». Их того факта, что Вяземский в этот день провожал Гоголя, трудно сделать какие-либо выводы. Пушкин выступил здесь как редактор, хотя и мог бы обратиться с этими вопросами к автору. В двух последних письмах к Вяземскому конца 1836 г., касающихся вопросов стиля, Пушкин по-прежнему дружески доброжелателен. Писем Пушкина Жуковскому в оставшиеся полгода 1836–1837 гг. не было. Вскоре, 12 ноября 1836 г., Гоголь пишет новое большое письмо к Жуковскому, в котором нет и намека на изменение отношения его к Пушкину. Здесь он просит Жуковского не разглашать сюжет «Мертвых душ»: «Название можете объявить всем. – Пишет он. – Только три человека, Вы, Пушкин да Плетнев должны знать настоящее дело». Гоголь просит Жуковского показать это свое письмо только Плетневу, полагая, видимо, что Пушкин, давший ему сюжет «Мертвых душ» не нуждается в этой подсказке. В большом письме из Парижа своему соученику по Нежинской гимназии, позднее ученому-педагогу Н. Я. Прокоповичу 25 января 1837 г. Гоголь называет «мараньями» и «чепухой» все написанное им прежде, возлагая великие упования на свое новое произведение – «Мертвые души». В этом письме Гоголь как литературную новость сообщает Прокоповичу о выходе пушкинских произведений – повести «Капитанская дочка» и стихотворения «Полководец», которым дает самую высокую оценку: «Где выберется у нас полугодие, – пишет он, – в течение которого явились бы две такие вещи… Видана ли была где-нибудь такая прелесть…». Это было последнее письмо Гоголя, написанное им при жизни Пушкина.

Первая реакция Гоголя на смерть Пушкина – в его письме П. А. Плетневу 26 марта 1837 г. из Рима. Он пишет: «Что месяц, что неделя, то новая утрата, но никакой вести хуже нельзя было получить из России. Все наслаждение моей жизни, все мое высшее наслаждение исчезло вместе с ним. Ничего не предпринимал я без его совета. Ни одна строка не писалась без того, чтобы я не воображал его перед собою, что скажет он, заметит он, чему смеется, чему изречет неразрушимое и вечное одобрение свое, вот что меня только занимало и воодушевляло мои силы. Тайный трепет не вкушаемого на земле удовольствия обнимал мою душу… Боже! Нынешний труд мой, внушенный им, его создание… Я не в силах продолжать его. Несколько раз принимался я за перо – и перо падало из рук моих. Невыразимая тоска!» Следующее письмо Гоголя 30 марта 1837 года также из Рима М. П. Погодину – целиком посвящено Пушкину. Он пишет: «Моя утрата больше всех. Ты скорбишь как русский, как писатель, я… я и самой доли не могу выразить моей скорби. Моя жизнь, мое высшее наслаждение умерло вместе с ним… Когда я творил, я видел перед собой только Пушкина». Гоголь говорит, что не публика, а слово Пушкина важно для него. Он обязан ему всем хорошим, что есть в нем. Вновь и вновь он утверждает, что «ни одна строка» его не пишется без одобрения Пушкина или являющегося перед ним образа поэта. Он угадывает, что понравится Пушкину, и это одобрение – первая награда. «И теперешний труд мой есть его создание», – добавляет Гоголь, имея в виду «Мертвые души». Он пишет о том, что был свидетелем многих «горьких минут, испытанных Пушкиным, несмотря на то, что его талант был признан самим монархом. Гоголь отказывается ехать на Родину, в «сборище просвещенных невежд», советников «начиная с титулярного до действительных тайных». Такова участь поэтов на Родине, которую он тем не менее любит, так как она является для него «неизмеримой, нашей родной русской землей», с ее «курными избами», «бедным, неярким миром», который он противопоставляет «безмозглому классу людей», который «пакостит» ему. Гоголь не верит Погодину, сообщавшему, что все, даже «холодные» люди в России, были «тронуты» гибелью Пушкина. В письме Жуковскому из Рима 30 октября 1837 г. Гоголь, пожалуй, единственный раз называет своей Родиной, где он родился и живет, свою «душеньку», «красавицу Италию». «Россия, Петербург, снега, подлецы, Департамент, кафедра» для него сон, поэтической частью которого являются три – четыре человека, в том числе Жуковский и Пушкин. «О, Пушкин, Пушкин! – восклицает с тоской Гоголь. – Какой прекрасный сон удалось мне видеть в жизни и как печально было мое пробуждение». Итак, ни малейших следов или тени шероховатостей в отношениях Пушкина и Гоголя перед отъездом последнего за границу не наблюдается. В конце 1838 – начале 1839 г. в течение нескольких месяцев в Риме находился Жуковский и постоянно общался с Гоголем. После его отъезда Гоголь написал ему теплое письмо, в котором отразилось настроение, возвращавшее его к пушкинским временам. В конце сентября 1839 г. впервые после четырехлетнего отсутствия Гоголь приезжает в Россию. Всю зиму 1839–1840 г. он живет в России. По приезде, 27 сентября, он пишет в Петербург Плетневу: «Как странно! Боже, как странно. Россия без Пушкина. Я приеду в Петербург, и Пушкина нет. Я увижу Вас – и Пушкина нет». Он зовет Плетнева в «чудесный» Рим, так как в нем «близко… к небу» и приют для сердец, испытавших утраты.