Леонид Крупчанов - Н. В. Гоголь и Россия. Два века легенды

В «Выбранных местах…» он противопоставляет творчество Шиллера и других великих европейских писателей «писателям-фанатикам», далеким от «небесных истин христианства», таящихся в душе человека и составляющих, по словам Гоголя, «корень человеческих доблестей». Характеризуя сущность личности Шиллера, он пишет, что это «светлая, младенческая душа, грезившая о лучших и совершеннейших идеалах, создавшая из них себе мир и довольная тем, что могла жить в этом поэтическом мире…»

Гёте для Гоголя, так же, как и Байрон или Шиллер, не был, в отличие от Пушкина, только художником. В творчестве Гёте проявлялась его личность.

Гоголь видит в творчестве Гёте некоторые черты национальной ограниченности. «Гёте, этот протей из поэтов, – пишет Гоголь, – стремившийся обнять все как в мире природы, так и в мире наук, показал уже сим наукообразным стремлением своим личность свою, исполненную какой-то германской чинности и теоретически – немецкого притязанья подладиться ко всем временам и векам».

Какие-либо черты личности Гоголь обнаруживает в творчестве всех зарубежных и русских писателей, кроме Пушкина, творческий и личный «характер» которого, по мнению Гоголя, неуловим и в то же время всеобъемлющ. Так, в небольшой сцене на тему Дон Жуана Пушкин сосредоточил мотивы «неотвратимого соблазна развратителя» и «слабости женщины»; в краткой форме Пушкин выразил основную мысль «Фауста» Гёте; в терцинах Данте изобразил свое собственное «поэтическое младенчество». Для Гоголя Пушкин – «независимое существо». Он, по словам Гоголя, «дан был миру для того, чтобы доказать собою, что такое сам поэт, и ничего больше…» Кредо пушкинского творчества Гоголь видит в стихах «Не для житейского волненья…» Поставленную перед собою задачу изобразить в Онегине современного человека Пушкин не смог решить, показав лишь «собрание разрозненных ощущений…» Ничего не хотел он сказать читателям в «Борисе Годунове», «Полтаве», как и не замышлял «никакой пользы соотечественникам…выбором этих сюжетов».

Английская литература

Обосновавшийся в Петербурге Гоголь, конечно, еще по Нежинской гимназии был достаточно знаком с европейской, в том числе и с английской литературой. В большом письме Пушкину 21 августа 1831 года, находясь в курсе его литературных интересов, он иронизирует по поводу произведений А. А. Орлова и Ф. В. Булгарина, используя имя Байрона. «На Булгарине означено направление чисто байронское (ведь эта мысль недурна – сравнить Булгарина с Байроном). -Пишет Гоголь. – Та же гордость, та же буря сильных, непокорных страстей, резко означившая огненный и вместе мрачный характер британского поэта, видна и на нашем соотечественнике: то же самоотвержение, презрение всего низкого и подлого принадлежит им обоим. Самая даже жизнь Булгарина есть больше ничего, как повторение жизни Байрона; в самых даже портретах их заметно необыкновенное сходство». В этом ироническом описании ясно обнаруживаются особенности восприятия Гоголем Байрона и его поэзии. Ирония Гоголя распространяется и на российские журналы, в которых однообразно, трафаретно выступали одни и те же проблемы романтизма и классицизма. Шутя он предлагает свой зачин подобной журнальной статьи: «Наконец, кажется, приспело то время, когда романтизм решительно восторжествовал над классицизмом… В Англии Байрон, во Франции необъятный великостью своей Виктор Гюго, Дюканж и другие, в каком-нибудь проявлении объективной жизни воспроизвели новый мир ее нераздельно-индивидуальных явлений». Здесь можно уловить высокий ультра-научный стиль Н. И. Надеждина в его «Телескопе» и «Молве». В письме А. С. Данилевскому 20 декабря 1832 года Гоголь рекомендует различать байроновский и пушкинский романтизм. Он пишет: «Мы, кажется, своротили на байронизм. Да зачем мы нападаем на Пушкина, что он прикидывался? Мне кажется, что Байрон скорее. Он слишком жарок, слишком много говорит о любви, и почти всегда с исступлением. Это что-то подозрительно. Сильная, продолжительная любовь проста, как голубица, то есть выражается просто, без всяких определенных и живописных прилагательных, она не выражает, но видно, что хочет что-то выразить, чего, однако ж, нельзя выразить, и этим говорит сильнее всех пламенных красноречивых тирад». Ясно, что для Гоголя ближе пушкинский стиль романтизма, тяготевший к реалистическому. В ноябре 1836 года Гоголь побывал в Шильонском замке Байрона и оставил там свой автограф, о чем не замедлил поделиться в письме с переводчиком байроновской поэмы «Шильонский узник» Жуковским. Гоголь высоко ценил Жуковского-переводчика, отмечал у него редкий талант, который мог тонко передать характерные черты стиля переводимого им поэта, сохранив при этом собственную поэтическую оригинальность. В статье «О движении журнальной литературы в 1834 и 1835 году» Гоголь называет «гаерством» беспринципное использование журнальными критиками имен зарубежных классиков, в том числе имени Байрона, для поддержки «покровительствуемых» журналом литераторов, которые совершенно незаслуженно ставились в один ряд с Байроном, и даже выше его по таланту. Для Гоголя Байрон – гений с определенной односторонностью его дарования. Он пишет в «Выбранных местах…»: «Байрон, этот гордый человек, облагодетельствованный всеми дарами неба и не могший простить ему своего незначительного телесного недостатка, от которого ропот перенёсся и в поэзию его…» На Пушкина Байрон влиял, как говорит Гоголь, своими «гениальными заблуждениями», и только в молодости. В дальнейшем же Пушкин, в отличие от Байрона и всех других поэтов, полностью освободился от каких-либо влияний, включая общественно-историческое, стал служить своим творчеством только самому искусству, изображая Россию и «русские характеры» «в очищенном виде», свободном от «бестолковщины времени». Если под влиянием Шиллера в европейской литературе, по мнению Гоголя, стало модным «очарованье», то «с тяжелой руки Байрона» в литературе на какое-то время получило распространение «безочарованье».

Наивысшую оценку из всех зарубежных (и английских в том числе) писателей получает у Гоголя Шекспир, по его словам, «глубокий, ясный, отражающий в себе, как в верном зеркале, весь огромный мир и всё, что составляет человека». Творческие принципы Шекспира Гоголь распространяет и на театральное искусство, полагая, что актер на сцене должен изображать верные характеры в духе Шекспира. Более того, Гоголь считает, что самые заигранные «водевильные» пьесы можно обновить постановкой, сыграв их в шекспировской манере. Вот почему он так заботливо настойчив в советах к постановке своих пьес, и особенно «Ревизора».

Вольтера Скотта Гоголь считал художником, обновившим готический стиль в искусстве, «отряхнувшим пыль с готической архитектуры» и показавшим ее достоинства. «Могущественным словом» Вальтер Скотт распространил вкус к готике во все сферы вплоть до украшений, где этот вкус, по словам Гоголя, «не сделавшись великим», уже стал «мелким», далеким от «истинного величия» готической старины. Гоголь называет Вальтера Скотта «великим гением, коего бессмертные создания объемлют жизнь с такою полнотою»; «полнейшим, обширнейшим гением XIX века», «великим дееписателем сердца, природы и жизни». Гоголь отмечает отсутствие «следов глубокого, добросовестного изучения Вальтера Скотта» и других зарубежных писателей в статьях русских критиков.