Леонид Крупчанов - Н. В. Гоголь и Россия. Два века легенды

Пушкин считает, что во Францию еще не пришел романтизм, что она целиком во власти классицизма. Только Ламартин, по его словам, «хорош какой-то новой гармонией» в «Наполеоне» и в «Умирающем поэте». Андре Шенье «из классиков классик – от него так и несёт древней греческой поэзией», – пишет Пушкин о своем любимом, прелестном» французском поэте, стоившем ему царской опалы. Пушкин предсказывает большую революционную поэзию во Франции, а пока эта поэзия уступает русской. В письме Вяземскому 5 июля 1824 года из Одессы он пишет: «Вспомяни мое слово: первый гений в Отечестве Расина и Буало ударится в такую бешеную свободу, в такой литературный карбонаризм, что твои немцы – а покамест поэзии во Франции менее, чем у нас». Стихотворные наброски Пушкина «Из Вольтера» (1825) представляют собой переложение сказки Вольтера «Что нравится женщинам». В 1836 году Пушкин публикует в «Современнике» свой обширный комментарий к вышедшей в Париже переписке Вольтера с де Броссом. Хотя эта переписка касается деловых вопросов, Пушкину удалось высказать свой взгляд и на творчество Вольтера и на особенности его личности. Эту остроумную переписку Пушкин рассматривает как милое чудачество автора «великих творений», являющихся, по словам Пушкина, «предметом наших изучений и восторгов». Противоположные чувства вызвали у Пушкина письма Вольтера периода его ссоры с немецким королем Фридериком II во второй половине 1750-х годов. К этому времени (1758 год) относится и переписка Вольтера с де Броссом. «Он хотел на всякий случай помириться с своим отечеством (Францией, откуда в свое время был изгнан – Л. К.), – пишет Пушкин, – и желал иметь одну ногу в монархии, другую в республике – дабы перешагать туда и сюда, смотря по обстоятельствам». При бегстве из Берлина сам напросился на жалкое унижение, возвращая Фридерику II дарованные им же награды. «Вольтер, во все течение долгой своей жизни, никогда не умел сохранить своего собственного достоинства. – Пишет Пушкин. – Наперсник государей, идол Европы, первый писатель своего века, предводитель умов и современного мнения, Вольтер и в старости не привлекал уважения к своим сединам: лавры, их покрывающие, были обрызганы грязью». Пушкину, не по своей воле находившемуся в железных тисках своих царей, непонятно, как Вольтер мог добровольно променять свою независимость на сомнительные милости «чужого» короля. Пушкин рассматривает это поведение как «слабости» гения. «Настоящее место писателя есть его ученый кабинет… Независимость и самоуважение одни могут нас возвысить над мелочами жизни и над бурями судьбы», – заключает он.

В отличие от Гоголя, видевшего в Вольтере не талант, а лишь «его блестящие замашки», Пушкин не подвергает сомнению талант Вольтера и видит основной порок в его беспринципности и безнравственности, сближаясь в оценке, с Гоголем, для которого главный порок Вольтера – в его безбожии и, следовательно, также в безнравственности. Вместе с тем у Пушкина довольно много стихов, представляющих собою вольный перевод стихотворений и отрывков из поэм Вольтера. В изданиях они значатся под названием «Из Вольтера». Как критику Пушкин дает Вольтеру невысокую оценку. В набросках статьи о Гюго (1823) он пишет: «Вольтер кроме как Расина и Горация, кажется, не понял ни одного поэта». Гоголь был прав: Пушкин действительно рассматривал французских литераторов, как и вообще французов, малоспособными к пониманию искусства.

В той же работе «Начало статьи о В. Гюго» он отмечает, что «французы народ самый антипоэтический» и что лучшие писатели Франции, «славнейшие представители сего остроумного и положительного народа», такие как Монтень, Вольтер, Монтескье, Лагарп и даже Руссо, по словам Пушкина, «доказали, сколь чувство изящного было для них чуждо и непонятно». Пушкин подтверждает свои выводы ссылками на литературные оценки французских критиков, которые считают великими писателями и Вольтера, и Руссо, и автора натянутых и манерных песенок» Беранже, и «вялого и однообразного» Ламартина, «посредственный роман» де Виньи равняют с «великими созданиями» Вальтера Скотта, а Ламартина – с Байроном и Шекспиром. Из молодых французских писателей Пушкин отмечал Сент-Бёва и В. Гюго, «поэта и человека с истинным дарованием».

Критерием художественности для Пушкина остаются шекспировские типы характеров, верные действительности. С этой точки зрения Пушкин сравнивает характеры Мольера и Шекспира. «У Мольера скупой скуп и только, – пишет Пушкин, – у Шекспира Шайлок скуп, сметлив, мстителен, чадолюбив, остроумен».

Немецкая литература

Юный Гоголь грезил Германией как прекрасной, сказочной страной. Она получила романтическое воплощение в его первом большом произведении – поэме «Ганц Кюхельгартен». Его первая заграничная поездка в 1829 году – в Германию. И наконец, его длительная заграничная поездка в 1836 году – также в Германию. Он посетил германские курорты, а также города Гамбург, Аахен, Любек, Франкфурт. На основе конкретных впечатлений его мнение о Германии приобрело резко отрицательный характер. 7 ноября 1838 года он пишет бывшей ученице МП. Балабиной: «Вы мне показались теперь очень привязанными к Германии. Конечно, не спорю, иногда находит минута, когда хотелось бы из среды табачного дыма и немецкой кухни улететь на луну, сидя на фантастическом плаще немецкого студента, как, кажется, выразились вы. Но я сомневаюсь, та ли теперь эта Германия, какою ее мы представляем себе. Не кажется ли она нам такою только в сказках Гофмана? Я, по крайней мере, в ней ничего не видел, кроме скучных табльдотов и вечных, на одно и то же лицо состряпанных кельнеров и бесконечных толков о том, из каких блюд был обед и в каком городе лучше едят; и та мысль, которую я носил в уме об этой чудной и фантастической Германии, исчезла, когда я увидел Германию в самом деле, так, как исчезает прелестный голубой колорит дали, когда мы приближаемся к ней близко». Он называет Германию подлой, «гадкой, запачканной и закопченной табачищем», «неблаговонной отрыжкой гадчайшего табаку и мерзейшего пива». Конечно, Гоголь высоко оценивает и Гофмана, и Шиллера, но предпочитает Шекспира. И это сопоставление делается им в контексте общей оценки Германии. «Германия хороша? – спрашивает он М. П. Балабину. – Да как вам не совестно! Вы, которые так восхищались в вашем письме Шекспиром, этим глубоким, ясным, отражающим в себе, как в верном зеркале, весь огромный мир и всё, что составляет человека, и вы, читая его, вы можете в то же время думать о немецкой дымной путанице». Видимо, для Гоголя существует две Германии – Германия высокой культуры и Германия филистерская, как и два Шиллера, автор «Дон Карлоса» и герой «Невского проспекта». Он пишет: «Можно ли сказать, что всякий немец есть Шиллер?! Я согласен, что он Шиллер, но только тот Шиллер, о котором вы сможете узнать, если будете когда-нибудь иметь терпение прочесть мою повесть «Невский проспект». Шиллер «Невского проспекта», пародия на филистерство, мещанство, как бы противостоит «благородному, пламенному Шиллеру», олицетворяющему для Гоголя мотив «очарованья» в европейской литературе. В исторической науке и искусстве Германии он ставит его выше Гердера, Шлёцера и Миллера, основоположников исторической науки в Европе. Гоголь противопоставляет засилье водевильной драматургии в европейских театрах драматургии Шиллера, особенно его «Истории тридцатилетней войны», где отмечает, помимо «драматического интереса» целого в произведении, отличающего его драматургию от всех других, «занимательность» рассказов Вальтера Скотта и «шекспировское искусство развивать крупные черты характеров в тесных границах».