Алла Прокофьева - Литературная жизнь Оренбургского края во второй половине XIX века. Краеведческие материалы

После смерти отца (в 1845 году) дети Михайловых были увезены родственниками из Илецкой Защиты в Уфу. Будущему писателю к этому времени исполнилось 16 лет.

Первые стихотворения Михайлова и очерки «Вогул» и «Казак Трофим» публиковались в петербургском еженедельнике «Иллюстрация».

В 1846 году писатель поступил вольнослушателем в Петербургский университет, где сблизился с Н. Г. Чернышевским. В 1848 году Михайлов был вынужден уехать в Нижний Новгород и поступить на службу к дяде в Соляное правление.

Выйдя в отставку в 1852 году, писатель возвращается в Петербург, где печатает повести «Адам Адамыч», «Нянюшка», «Скромная доля», комедию «Тетушка», рассказы «Скрипач», «Кружевница» – произведения, написанные в традициях «натуральной школы».

В 1856—1857 годах Михайлов еще раз побывал в родных местах, являясь участником литературной экспедиции, организованной морским министерством «для исследования быта жителей, занимающихся морским делом и рыболовством». Михайлову, как уроженцу Оренбургской губернии, было поручено обследовать Оренбургский край.

Весной 1856 года писатель выехал в Оренбургскую губернию. Летом этого же года он проехал по рекам Белой, Уфе и Деме, осенью посетил Оренбург и Илецкую Защиту, встретился с оренбургским губернатором В. А. Перовским, поэтом А. Н. Плещеевым, затем выехал в Уральск, где прожил зиму, совершая небольшие поездки по окрестностям.

Эта поездка расширила представления писателя о жизни, быте народа, о его поэтическом творчестве. В результате были созданы «Уральские очерки», автобиографический рассказ «Уленька», где изображена «Илецкая Защита», этнографические очерки, большинство из которых цензура не пропустила.

В 50-е годы Михайлов знакомится с Н. В. и Л. П. Шелгуновыми. Его любовные стихи этого времени навеяны чувством поэта к Л. П. Шелгуновой. Сохранил Михайлов и отношения тесной дружбы с Н. В. Шелгуновым. В 1858—1859 годах Михайлов и Шелгуновы совершают поездку за границу, где навещают Герцена и Огарева. Заграничные корреспонденции Михайлова печатались в журнале «Современник», где поэт с весны 1859 года вел отдел иностранной литературы.

Большую популярность Михайлову-публицисту принесли его статьи по проблемам женской эмансипации.

За написание и распространение революционных прокламаций, в том числе «К молодому поколению», Михайлов в 1861 году был арестован, предан гражданской казни и сослан на каторгу, которая и свела его в могилу. 15 августа 1854 года А. И. Герцен в «Колоколе» поместил сообщение о смерти Михайлова под заголовком «Убили».

Часть наследия Михайлова была вывезена Н. Шелгуновым, приезжавшим в 1862 году к поэту в Нерчинский округ и подвергшимся за это аресту.

Материалы к теме:

Из путевых заметок 1856—1857 г.

(отрывки)

Вкруг земли уральского войска нет каменной стены, которая отделяла бы его, как Китай от Европы, но такая стена, и притом тверже камня, существует в головах уральцев.

До сих пор все народонаселение их состоит из туземцев. На каждого заезжего смотрят они как на какого-то врага, который приехал высматривать и выведывать, что у них делается, и мешать им. Слово «иногородний», придаваемое здесь каждому не уральцу и не казаку, имеет почти бранный смысл.

До сих пор живы у уральцев и ходят между ними пословицы о Москве, как… о царском городе, откуда шли наряды их на службу и ограничения их вольницы.

«Держись, ребята! Москва глядит».

Или: «Живи, покуда Москва не узнала!»

Это вы услышите сплошь и рядом. И поговорки эти, имевшие смысл в то время, как были сказаны впервые, повторяются не бессознательно.

Еще недавно заезжих «бритоусцев» с камнем на шее кидали здесь в Урал: не суйся-де, где не спрашивают! Судьба того астронома, которого вздернули во время пугачевщины на виселицу, чтобы ему было ближе считать звезды, могла бы повториться здесь и без пугачевщины; но – Москва глядит!

Правда, все новые порядки, не заменяя старых и не улучшая их, а только возбуждая всеобщее неудовольствие, приходили из «Москвы»; но ведь откуда же ждать уральцам своей доли просвещения; как не из Москвы? Не соседи же их киргизы принесут им свет – не свой, так из Кокана, из Хивы, вместе с халатами из глянцевитой сусы, с пестрыми войлоками и с циновками из эмбенских камышей?

Увы! С этими халатами не мало вздели на себя казаки и киргизских подхалатных побуждений.

Впрочем – утешимся! Уральцы просвещаются… В Уральске есть уже ассамблея, а с ассамблеи, как известно, и начинается просвещение (см. любое руководство к русской истории).

На всем пространстве уральских земель, на котором поместились бы две с половиной Бельгии, стало быть могли бы издаваться по крайней мере две Independance Beige и два Nord всего одна жалкая школа для мальчиков, а для девочек вовсе нет училища; только в Уральске есть два лекаря, да Гурьеве один. Но зато есть ассамблея…

…Первое, что поражает вас в уральском собрании, это смешение новомодных платьев со старобытными сарафанами. На петербургских ассамблеях такого смещения не было: там все являлись во французских робронах или голландских шпензерах. Но в этом случае я отдаю преимущество ассамлеям уральским. Здесь яснее переход от Кошихина к Фаддею Булгарину.

Что за безобразие однако ж эти уральские сарафаны! Молодые женщины ввели в них некоторые изменения: кисейные рукава, пояса, и от этого они еще стали немного получше. Старухи же в своих толстых как лубок атласных, штофных, бархатных и парчовых широких облачениях без пояса, имеют вид совершенных дьяконов.

В надежде: что скоро с древним сарафаном уралки скинут с себя и свою дикую закоснелость, я опишу эту одежду подробнее. Ворот сарафана подходит под самое горло. Вокруг шеи позумент, который идет двумя рядами вниз от душки к подолу, и подол спереди только, а не кругом сшит позументом. Рукава делаются из двух разных, отличных от самого сарафана материй, впрочем, обыкновенно такой же вековой прочности. Верхняя часть их, у плеч, на четверть выходящая из проймы называется «выставкой», хотя это название было бы приличнее голым плечам дам в модных платьях. Рукав широкий, пышно ниспадающий на кисть руки, с узенькой обшивкой, тоже трижды украшен позументом: в пройме, между выставкой и нижней частью и по обшивке.

Еще безобразнее кажется эта ряса, когда к ней примешивают что-нибудь европейское; а это случается сплошь: сверху накидывают какую-нибудь кружевную или бархатную мантилью или шаль.

Прически и головные уборы так же странны и дики, как лубочные сарафаны. Волосы, пробранные по середине низко опущены на висках и потом заложены за ухо: точно к щекам прилеплены котлеты.

Девушки носят на головах «ленту». Это, впрочем, не просто лента, а повязка, вышитая золотом, вроде низенького кокошника, в вершок вышины, не больше. Прежде к повязке прицепляли жемчужное кружево, ниспадавшее на лоб по самые брови. В косу вплетается обыкновенно дорогая лента, часто вышитая золотом. Так же вышивают и выставки на рукавах,, если они из одноцветной материи или кисейные.