Лолита Волкова - Рассказы и мини-рассказы. Творческая лаборатория «Текст»

Девушка отвернулась, поставила чемодан и опять развернулась к собеседнице. Что-то ей рассказывая, она несколько раз округло развела руками в стороны, пальцами одной руки взязалсь за безымяный и мизинец другой, а потом часто замахала обеими руками синхронно вверх-вниз перед собой. Её подруга в процессе рассказа выставила одну ногу чуть вперёд, потом с неё шагнула, приставила вторую ногу, и также приставным шагом отступила назад, повторила это ещё раз. Затем разговор немного поутих, а после первая девушка, что-то показывая, вытянула вперёд носочек одной ноги, а на опорную чуть присела и полусогнутыми руками обозначила энергичное хлопанье на уровне чуть выше лица, наклонив голову в сторону, словно изображала какой-то танец. Её собеседница порывисто сняла рюкзак, убрала туда небольшой свёрнутый пакет, и надела рюкзак обратно на оба плеча.

Они хватали друг друга за локти, щепали мочки губами, щекотались губами, звенели смехом. И всё-таки своим нежным барахтаньем они напоминали щенков, которые зализывают друг другу раны.

Она принесла чайник и чашки. Когда рука ее брала чашки и сахарницу, мизинец не участвовал – он даже был явно тоньше остальных «собратьев». «Я тебя интригую, я тебя интригую», – говорила она то ли о какао, то ли шоколадном напитке, который мы пили…

Наконец, соединенными двумя-тремя пальцами она быстро собрала-«поклевала» со стола крошки от печенья и конфет и стряхнула их в чашку, где уже были сложены смятые фантики от конфет.

…Каюсь, только ли «интрига» и мизинчик манерной барышни остались в памяти?

Про себя я зову ее бабулей. В кафе ее спутницы, две молодые девушки, листали меню, читали и перечитывали название итальянских блюд. Бабуля гадала сканворд. Она достала толстенный журнал сразу как села за столик. Резво вытянула из огромной сумки толстый карандаш и принялась за дело. Быстро, словно и не читая, она вписывала и вписывала буквы в клетке. Одну за другой, время от времени бабуля поглядывала на компаньонок, чему-то ухмылялась и продолжала дальше орудовать карандашом. Толстые пальчики крепко сжимают карандаш, карандаш ритмично подрагивает в руке. Словно паучиха, которая ткет паутинку из карандашных букв.

Описывать предметы и интерьеры лучше всех умел, наверное, Оноре де Бальзак. Современным писателям такие описания часто оказываются не под силу, в результате мы читаем о «спальнях», «офисах», «улицах», но представить себе их не можем – не хватает цвета, материала, фонарей…

Задание этой темы было простым: посмотреть вокруг, заметить что-то – и описать так, чтобы читатель мог «увидеть» предмет или интерьер.

У рекламы, как и у земли, есть свои культурные слои. Полоснул незнакомец ножом сверху вниз, затем слева направо, и снизу вверх. И превратился рекламный баннер в центре города в большой настенный календарь. Только хронология у него обратная, и «отрывные листы» из полихлорвиниловой пленки отделяют друг от друга месяцы и годы. Поднял я лоскут с потомственной ясновидящей, а под ним покоится Безруков в образе Пушкина. Он закрыл собой Ниву Шевроле, рассекающую по русскому бездорожью. Еще глубже – Игорь Манн и его способы зарабатывать вдвое больше, ЛДПР, «Бутырка» с новым альбомом и реклама строительной конторы с 3D макетом дома, который так и не вырос за этим забором. А на заборе самом, под всеми слоями таится послание к каждому любопытствующему: «Иди на…».

Томик клинической психиатрии на столе кафедры литературы. Бежевая твердая обложка, потрепанные уголки, засаленный корешок. Над белыми буквами названия нарисована маленькая чернильная рожица с косыми глазами.

В девичьей кремовой комнате, над девичьим кремовым комодом повесили красный, словно новогодний, шарик на золотой ниточке. С июля висит.

У меня на столе всегда рядом лежат гелевая ручка с черным стержнем, мягкий зеленый карандаш и ластик. Ластик круглый, зеленый, с нежными краешками, которыми очень удобно стирать карандаш. Среди других ластиков он лучший, самый удобный и любимый. В серединке у него пластмассовый кружок, за который легко держаться. Он тактильно привлекателен и очень удобен. И вот сегодня этот любимый ластик исчез! Ручка и карандаш выглядят такими одинокими!

Сретение. Утренняя служба. Прямо за иконой праздника и перед алтарем стоят два богатых позолоченных канделябра. Прихожан очень много, свечи все время меняются. Между этими канделябрами все время снуют две бабульки: тушат догорающие свечи и оттирают капли воска то ли маслом, то ли раствором. Эти лоснящиеся блестящие тяжелые подсвечники – самые старые предметы в храме – после икон. Сейчас здесь меняется настоятель – ничего божественного – обычная смена начальства. Хорошо, что они есть – атмосферные, мерцающие, затекшие янтарным воском – они принимают жертву Богу столько лет от ничего не подозревающих людей, пришедших за благодатью. Они такие монументальные, вечные, что легко выдержат взгляд сомневающегося.

В уютном секонде на набережной Фонтанки найдена маленькая книжица блокнотного формата. «Ленинград за три дня». Каждое слово названия – на новой строчке, толстыми, размякшими от благости жизни в Союзе, буквами. Справа от надписи в карандашном минимализме краснеет на фоне Невы Растральная колонна. Левая, буквенная сторона книжки шершавая, приятно раздражающая подушечки пальцев. Открываешь её, а там – маленькие буковки прыгают по желтым страницам, черно-белые фотографии хвастливо подписаны именами великих художников и архитекторов, гениальных поэтов и талантливейших писателей живших на брегах Невы. Последняя страница синими курсивными буквами заявляет, что «Ленинград 1966 года – город мира и счастья, устремляющийся в коммунистическое завтра». Оптимистическое было время.

Тёмно-синее непрозрачное стекло, гладкий блестящий бок, отражающий свет лампочки и смутные очертания пространства, чуть нелепые пропорции – вытянутая и утяжелённая книзу цилиндрическая форма, круглая завитушка ручки и на этом скользком фоне цвета неба после заката – тоненькими золотистыми линиями сказочный город, пойманный в квадратную рамочку.

Разбирая пожитки, брошенное в этом доме барахло, в деревянно-картонном сарае, без стены и дверей, где когда-то хранился уголь, среди прочего рванья, я наткнулась на книгу, местами почти истлевшую от сырости. Она была без обложки, истрепанной и оборванной. «Весна в Фиальте» – с трудом читалось на первой, в грязных пятнах, испещренной дырами, с загнутым, исковерканным краем и безобразно вздувшейся вкупе с другими желто-серой странице.