А. Кривоносов - Слово и мысль. Вопросы взаимодействия языка и мышления

Действительно, разделим недоумение Панфилова, хотя недоумевать здесь не из – за чего. Он пишет, во – первых, об обычных материальных вещах, а не о языковых знаках, но переносит свойства вещей на языковые знаки. Во – вторых, он априорно приписывает слову самостоятельное значение вне всякой структуры, заявляя, что если у слова есть значение, то оно его не получит и в структуре. Это означает, что, например, слово коса , якобы уже вне текста обладающее значением (это только кажется – «вне текста», а на самом деле любой, знающий этот язык, сразу же вставит слово коса в наиболее близкую и понятную ему структуру), не «получит его и в структуре». И вдруг его приобретает – это и инструмент, и волосы, и отмель . А слово соль ? Это и соль , которой солят суп; это соль общества; соль анекдота; соль вопроса; сыпать соль на рану; водить хлеб – соль с кем-либо. Вот здесь первое Панфиловское нечто, имеющее якобы независимое от структуры предложения значение (уже первое Панфиловское нечто порождено не самим этим нечто, не самим собой, а только в структуре других слов), получает своё значение всё-таки в структуре, т.е. в окружении, в ситуации, в грамматике, в коих нет никакого понятия косы и соли , наделили эти слова, т.е. другие нечто соответствующими идеальными образами – значениями. Свойства каждого слова обнаруживаются не в них самих, а в их отношениях с другими словами.

Все значения слова коса , как и все значения слова соль в уме всё равно рождаются в типовых для них конструкциях, и мы помним обычно главное из них, типовое, наиболее частотное. А слова с многими семантическими значениями (предлоги, союзы, частицы) требуют явно выраженной ситуации. Следовательно, даже наиболее частотные слова, существительные, не могут быть не привязанными к отношениям с другими словами, т.е. к ситуации, к соответствующей синтаксической конструкции.

Марксистское понимание языкового знака и значения, и языка в целом, пишет Панфилов, противопоставляется их релятивистской трактовке. Но принцип произвольности языкового знака, вопреки мнению Панфилова, как раз и зиждется на этом «релятивистском» истолковании природы языка. Произвольность, условность, немотивированность есть единственное свойство знака и языка в целом, сделавшего знак знаком, язык языком, а человека человеком. Значение знака, или то, что марксисты называют «субстанцией» языка есть результат только внутрисистемных отношений с другими единицами и язык в целом сводится к реляционному каркасу. Следовательно, языковое значение не есть образ предметов внешнего мира, не отражает их, а есть знаковое по своей природе, есть лишь название предмета, указание на предмет, абстрактный образ которого или его идеальный образ хранится в мозгу.

В марксистской философии рассматривают категорию «отношения» как «отношение материальных вещей, событий, фактов», т.е. отношения, при которых вещь не теряет своих свойств, а лишь выявляется в этих отношениях. Это, действительно, субстанциональный подход. Но это относится только к материальной природе и к языковой системе никакого отношения не имеет. Этот субстанциональный подход и взяли на вооружение «марксистские» лингвисты, отбросив «отношения», перепутав идеальные сущности, на основе которых и существует язык, с внеязыковой, материальной, вещной действительностью.

Поэтому фонемы для них, образующие понятия, лежащие в основе слов, не результат внутрисистемных фонологических противопоставлений как пучок дифференциальных признаков, а субстанция, живущая вне системных отношений. Но значение знака – не субстанция, а идеальный образ субстанции, так как он есть результат отражения фактов и явлений действительности, который находится в сознании человека не в своей природной материи, а в идеальной, логической форме. Нельзя говорить о субстанциональном характере значения, ибо значение не есть нечто, существующее в материальном знаке и зависимое от него.

Большинству лингвистов понятно, что языковой знак – произволен, органически не связан с внешним объектом и не отражает его свойств. Но если знак произволен, то его значение не спаяно наглухо с предметом, то и в структуре себе подобных он остаётся произвольным. Но по какому признаку можно определить его ассоциативную связь с внешним предметом? Только в структуре предложения, в системе языка. Именно в основе «значимости», структуры заложено свойство знака – его произвольность. На основе значимости понятие должно неизбежно рассматриваться только в его отношении к другим компонентам языковой системы. Отсюда следует, что произвольны не только материя знака, но и идеальное значение отражаемого предмета, находящееся в сознании. Эти идеальные образы соответствуют понятиям, следовательно, они так же, как и материя знаков, – условные, дифференциальные, т.е. определяются не положительно, согласно своим содержаниям, а отрицательно по отношению к прочим элементам системы. Они характеризуются именно тем, что они – не то, что другие. Если произвольна материя знака, то произвольным должна быть и её связь с ассоциативным понятием внешнего предмета, которое находится в сознании.

Когда пишут, что знаковая система зависит от действительности, то это значит, что знак не условен, не замещает вещи, а подобен им, следовательно, язык не есть структурное образование. Теория субстанциональности языковой структуры, зависимости знаковой системы от предметного мира означает, что эта теория языка противоречит понятию знака. Ведь знак представляет, замещает нечто, находящееся вне знака и знаковой системы, которой он принадлежит, он не похож на замещаемые предметы, и с ними никакими нитями не связан.

Чесноков пишет, что нет знаковой системы, замкнутой на самой себе. Так как невозможна система отношений без соотносимых объектов и так как неосуществимо познание отношений между вещами без предварительного знания самих вещей, из которых могут быть извлечены отношения, то логические отношения должны опираться на опытные данные. Поэтому несостоятельно стремление некоторых лингвистов представить структурную лингвистику как единственное современное направление в языкознании. Структуралисты неверно понимают «соотношение внутренних и реляционных свойств элементов языка и сводящую сущность языковых единиц к их внешним отношениям» [Чесноков 1970:144 – 145]. Ломтев пишет: в значении слов есть свойства, зависящие от системы языка, они определяются отношением между значением слова и действительностью. Система языка имеет важное значение в формировании значения слова. Но она не создаёт, а лишь видоизменяет его, не превращая его из отражения объективной действительности в знак. [Ломтев, ВФ, 1960, №7:133]. «Когда первичным считают отношения, то этот философский структурализм заводит науку в тупик» [Филин 1982:27]. «Попытки дематериализовать язык, представленные как общий принцип языкознания, для нас неприемлемы. Релятивизм, как таковой, является одной из разновидностей идеализма» [Там же:65]. «… Не отношения порождают субстанцию (из ничего не получится ничего), а бесконечно разнообразная языковая субстанция обусловливает наличие весьма сложной сети связей между её элементами» [Там же:76]. Связи между общественными функциями языка и языковой системой не являются случайными. Общественные функции языка влияют на его структуру непосредственно или опосредовано [Там же:127].