Анатолий Королев - Влюбленный бес. История первого русского плагиата

Что ж, Варфоломей был хотя и немолод, но статен, лицо имел правильное, но, вот какая черта! лик его не отражал движений души, а подобно маске скрывал все истины сердца. Такое лицо обычно выдерживает банкомет в минуты крупной игры, чтобы не дать соперникам выигрыша. А френолог Галль верно б заметил по костяным шишкам, – попадись ему в руки череп Варфоломея, – что этот череп есть орган гордыни, вместилище для умов, отверженных Богом.

Робким приветствием ответила девушка на поклон Варфоломея.

Старуха ж от всей души благодарила Павла за новое знакомство: дородный гость, пусть не красив и не молод; но тщательно одетый товарищ его, ростом в покойного муженька, хозяйке крайне понравился, а по привычке следить за мужским полом она уже видела в нем жениха для своей Веры.

Впрочем, Вера осмелилась скрыть свое тихое смущение, и едва ли кто-нибудь заметил трепет душевной свечи кроме самого Варфоломея, который тайно следил за нашей голубкой глазами голодного коршуна.

Он завел разговор, и захотел быть любезнее и умнее, чем когда-нибудь прежде. И ему это легко удалось. Павел не верил своим ушам – никогда еще Варфоломей не был так красноречив. Заговорили, конечно, о Наполеоне, чьи успехи в тот год поразили Европу. Павел клялся, что француз не посмеет пойти войной на Россию. Варфоломей уверял, что война наступит уже в следующий год, что неприятель будет теснить русскую оборону до последней черты и хотя кровавая битва докажет равенство двух армий, но скажется перевес гения, что Москва французами будет взята, и даже выгорит дотла от пожара, но говорил об этом с такими шутками, и причудами, что верить его словам было просто нельзя. Вдова ссылалась на верные карты, где фармазону грозила смерть от измены с дамой червей. Кухарка Пелагея божилась, что того француза подменили еще в младенстве и кто он, и как звать – неведомо. Вера молчала.

Час пролетел незаметно. После деревенского обеда, вдова по обычаю решила вздремнуть, а у гостей и Веры последовала прогулка втроем на взморье, где пешеходы в шесть глаз любовались горой облаков над морем и парусами плывущей вдали эскадры. После все воротились домой к чаю, который кухарка украсила сладким пирогом, а старуха вдова принялась за любимое дело – гадание в карты. Она хотела раскинуть колоду на судьбу дочери. Но сколько ни трудилась раскладывать засаленные пары на ломберном столике, как нарочно ничего не выходило. Все выпадали «шестерки», да «пики».

Видя досаду гадальщицы, Варфоломей на минуту оставил Павла наедине с Верой в углу, а сам подошел к хозяйке и заметил ей, что по способу такого расклада узнать будущее невозможно, и что карты, как они теперь легли, показывают только прошедшее.

– Ах, мой батюшка! Да вы я вижу мастер; растолкуйте мне, что же они показывают? – Спросила старуха с видом сомнения.

– А вот что, – отвечал он и, придвинув кресло, трогая карты ногтями, говорил долго и тихо, не упуская следить глазами за тем, как воркуют в углу голубки, брат и сестрица, Павел и Вера.

Что говорил? Неизвестно. Только кончилось тем, что хозяйка услышала от него такие щекотливые тайны собственной жизни, которые почитала лишь Богу, да ей одной и покойному мужу известными. Напугавшись не в шутку, вдова с трудом смогла перекрестить лоб.

– Батюшки, неужто карты такое знают? Господи сохрани…

Варфоломей отпрянул от перекрестия, тут же встал из кресла и поспешно отошел в угол, где с прежней свободою опыта вмешался в разговор молодежи и беседа, верно, продлилась бы до самой светлой полуночи, если бы наши гости не поторопились, вспомнив, что скоро будут раздвигать плашкоутный Исаакиевский мост на Неве для проплыва судов, и им придется заночевать на вольном воздухе.

Вера вышла на крыльцо проводить гостей. Тревога в душе ее улеглась. Приятель Павлуши оказался обходительным человеком, короче, все вышло точь-в-точь по пословице: не так страшен чёрт, как его малюют.

Так Варфоломей познакомился с той, которую давно выбрал мишенью собственной страсти, а вдогонку замечу, что и провинциал Павел был, видимо так же, по расчету назначен в приятели петербургского фата, чтобы проложить тропку в уединенный домик на окраине города. Откуда-то Варфоломей смог проведать, что сей легкомысленный юноша, и девушка прихожанка из храма Андрея Первозванного на 6-й линии связаны нитью родства. Тот визит в день Вознесения и положил начало всем роковым последствиям.

Старший друг взял на себя труд поощрять поездки Павла в одинокий домик и звал ехать на Васильевский остров при первой удобной минуте. Павел с охотою подчинялся. Что ж, вскоре Варфоломей вошел в полное доверие старой вдовы; а невинная Вера, которая привыкла слепо следовать за чувствами матери, окончательно забыла то неприятное впечатление, какое вызвал в ней Варфоломей, когда с горящим взором, подкарауливал ее выход у храма, где сам никогда не молился.

Ангел Вера приняла Варфоломея как верного друга любимого Павла, и только, а между тем, чувства девицы к Павлуше крепли день ото дня, и если сказать правду, так было за что: частые свидания с милой голубкой возымели на юношу благотворное действие. Он начал прилежнее заниматься службой, оставил страсть повесничать, забыл проказы ночных попоек, и даже твердо постановил стать порядочным человеком, решил, что только с Верой он может быть счастлив в брачном союзе и, что его ангел – самая желанная из всех невест на белом свете.

Казалось бы, явная сердечная склонность прелестной Веры к товарищу должны были бы оскорбить неукротимое самолюбие старшего друга, вздыбить бурю из ревности, однако, Варфоломей никак не показывал недовольства, а, напротив, на словах обращался с Павлом намного радушнее и ласковей чем прежде.

Павел, совершенно отбросил былые сомнения насчет замыслов Варфоломея совратить чистого голубя, принимал без опасений все советы его, и поверял ему все тайны своей души.

Даже верный дядька Лаврентий переменил к Варфоломею прежнее негодование и стал подавать ему сухарь к чаю, когда тот заглядывал к Павлу посплетничать.

Однажды зашла у них речь о своих взаимных достоинствах и слабостях, – что весьма обыкновенно в дружеской беседе на четыре глаза. «Ты знаешь, я не люблю лести, – говорил Варфоломей, – но откровенно скажу, друг мой, что я замечаю в тебе с недавнего времени весьма выгодную перемену; и не один я; многие говорят, что в последние шесть месяцев ты созрел больше, чем другие созревают в шесть лет. Теперь не достает тебе только одного: навыка жить в свете».

Однажды зашла у товарищей откровенная речь о своих пороках – что весьма обыкновенно в беседе с глазу на глаз.