Галина Гампер - История заблудших. Биографии Перси Биши и Мери Шелли (сборник)

Большую часть времени Шелли бесцельно бродил по парку, иногда на ум приходили какие-нибудь стихотворные строфы. «Посылаю тебе нечто причудливое и сумбурное, сочиненное мною вчера при полной луне», – писал он Хоггу.

Отец мисс Уэстбрук приглашал Шелли провести лето вместе с его дочерьми в Уэльсе, там же неподалеку жили старшие Гроувы, которые тоже просили Шелли погостить у них.

В июле Шелли наконец решился отправиться в Уэльс, денег у него не было, и путешествие он совершил пешком. Навестив вначале Харриет, Перси пошел на север к Гроувам, в их имение, которое располагалось в долине Элен среди романтических холмов, но притом в 5 милях от ближайшего почтового отделения, так что непрекращающаяся бурная переписка с Хоггом, с мисс Хитченер, дядей и другом Джеймсом требовала немалых усилий. С Хитченер они теперь обсуждали не теологические, а социальные вопросы, и прежде всего вопрос о том, достижимо ли равенство. В конце концов они пришли к заключению, что равенство – идеал, который недостижим, но к которому человечество всегда стремилось и будет стремиться.

Очень занимала Шелли идея справедливого распределения богатства, труда и отдыха. Он неожиданно пришел к такой мысли: «Оказывается, живущий в хижине может быть счастливей, чем гордый лорд, наследник родовых прав и поместий». И все же именно имущественное неравенство, разделяющее на классы, является причиной вражды между этими классами; богачи и бедняки только и ждут удобного случая, чтобы расправиться друг с другом.

Это был период, когда в Шелли преобладал философ и политик, а не поэт. Он предупреждал мисс Хитченер, что погоня за истиной очень тяжела: «С тех пор, как я посвятил себя безраздельно служению истине, я уже не был счастлив».

Вскоре он занялся сочинением моральных и метафизических эссе, которые он писал обычно, взобравшись на какую-нибудь скалу и наслаждаясь окрестностью, – лесистые долины замыкались горами, издали были видны водопады. Еще будучи в Уэльсе он предложил только что написанные эссе Стокдейлу.

У Шелли всегда была, а теперь еще больше усилилась привычка анализировать собственные мысли и чувства, как бы наблюдая за собой со стороны; в письмах Хоггу он прослеживает свое отношение к Харриет и Элизе: «Если я хоть что-нибудь знаю о любви, то я не влюблен. Обеих сестер Уэстбрук я глубоко уважаю».

Когда кончились каникулы и Харриет с сестрой приехали в Лондон, письма от его юной подруги стали частыми и тревожными. Девушку принуждали вернуться в ненавистную ей школу, где за каждый поступок на ее шею будут опять надевать позорный «железный воротник», где снова начнется враждебный шепот за спиной и каждую минуту готовые сорваться с уст недругов слова «распутная негодяйка» повиснут в воздухе. И так ли уж надо беречь эту жизнь, которая не приносит ничего, кроме боли, стыда и страха? Эта мысль все чаще проскальзывает в письмах Харриет к Шелли. Тень самоубийства все плотней ложится на мелко исписанные странички, вырванные из школьной тетради. Что это было – реальное положение вещей, спровоцированная Шелли романтическая поза или прозрение недалекого будущего – кто ответит? Единственным спасением для Харриет представляется защита и покровительство Шелли. И она умоляет своего старшего друга бежать вместе с ней. Для Шелли это был крик прикованной к скале Андромеды, обращенной к скачущему в воздухе Персею. Персей, Перси… он готов стереть с лица земли всех тиранов. Короче говоря, 19-летний философ немедленно садится в экипаж и возвращается в Лондон.

После измены кузины Шелли уже не надеялся на возможность счастья для себя (как все знакомо, но как всерьез?), и тем острее было в нем желание самопожертвования. В первый же день после возвращения он идет к Харриет. Когда он увидел, как с его появлением на осунувшемся бледном лице девушки вспыхнули глаза, наполнились жизнью и надеждой, он понял, что Харриет любит его и в его силах сделать счастливой ту, которая его любит.

Правда, после нескольких первых встреч, когда схлынула волна рыцарского энтузиазма и Шелли трезво взглянул на происходящее, окраска неба, земли и всего растущего и живущего на ней несколько сбилась на серый цвет. Но он старательно скрывал от веселой, счастливой Харриет свою подавленность, мучительное в подобной ситуации отсутствие пылкой влюбленности, которую он так недавно испытывал. «Я все еще остаюсь в Лондоне, – пишет он Хоггу, – остаюсь в нерешительности и меланхолии». Под влиянием писем друга, страстно призывающих к состраданию женщине, ее незащищенности, Шелли не то чтобы пересмотрел свои взгляды, нет, он по-прежнему оставался убежденным учеником Годвина, но при этом сумел встать мысленно на сторону женщин и проникнуться тем, что им, будущим матерям, гораздо труднее пренебречь общественным мнением и отказаться от формальностей брака.

Душный, пыльный августовский ветер продувал лондонские улицы. Готическая фигура юноши с развевающимися каштановыми кудрями то скрывалась в толпе, то выныривала в каком-нибудь безлюдном переулочке или парковой аллее и продолжала быстрое летящее движение.

Всю середину августа Шелли находился в состоянии трудного и невеселого раздумья. Так и не придя к окончательному решению, он уехал к дяде Пилфолду и дал обещание Харриет, что вернется по первой ее просьбе. Правда, эта просьба последовала гораздо раньше, чем он надеялся, но он выполнил обещание немедленно. Вернувшись, юноша предложил прибегнуть к единственному средству, освобождающему Харриет из-под власти мучителей, – к женитьбе. О своем намерении он объявил в доме Джона Гроува. От Гроува Перси направился в маленькое кафе, неподалеку от дома Уэстбруков. Был субботний вечер 24 августа. В этот вечер Шелли послал Харриет письмо, где назначил час, когда он будет ждать ее в наемном экипаже у дверей кафе. Экипаж вызвал слуга Гроува. Утром точно в назначенное время он остановился у входа. Слуга сквозь приоткрытую дверь наблюдал за улицей, но Харриет опаздывала. Шелли нервничал, а Джон и его младший брат Чарльз нарочито спокойно продолжали завтрак и поддразнивали жениха.