Анатолий Демин - Древнерусская литература как литература. О манерах повествования и изображения

Семантика отрывка. Приводим не все летописное поучение по поводу нашествия половцев на Русь, а лишь отрывки из него с шестью библейскими цитатами (Книга пророка Амоса, гл. 8, стих 10; Книга Левит, гл. 26, стихи 17–28; Послание апостола Павла к римлянам, гл. 5, стих 20; Книга пророка Даниила, гл. 3, стих 32; Евангелие от Луки, гл. 23, стих 41; Псалтырь, псалом 102, стих 10 33.

В данном случае не так уж важно, какой «сюжет» образовался из серии библейских цитат, а интересно другое. Летописец повторял некоторые слова и выражения из использованных им цитат уже и в своем тексте. Например, в цитате говорилось: «Преложю праздникы ваша в плачь и песни ваша в рыданье»; соответственно летописец стал высказываться фразеологически похоже: «бысть плачь великъ в граде, а не радость … в праздникы … сотвори бо ся плачь великъ…». В другой цитате говорилось: «Падете пред врагы вашими … и побегнете … и будеть земля ваша пуста и двори ваши пусти будут…»; и летописец соответственно выразился: «в земли нашеи … опустеша села наша и городи наши, быхом бегаючи пред врагы нашими… Городи вси опустеша , села опустеша ». Далее, в иной цитате говорилось: «Идеже множьство греховъ , ту виденья всякого показанья»; и летописец тоже использовал это словосочетание: «Тако подобаеть Владыке казати не по множьству греховъ …» Далее следуют еще цитаты: « преданым быти в рукы языку странну и безаконьнеишю…»; «не по безаконью нашему створи нам»; и слова «преданый» и «беззаконье» стал употреблять летописец: «Сего ради вселеная предасться … за умноженье безаконии наших…». Наконец, последняя цитата: «Мы достоиная, яже сдеяхомъ, прияхом…»; и летописец тут же подхватил форму высказывания: «Яко створихом, тако и стражем».

Подобранные библейские высказывания, несомненно, служили для летописца чем-то вроде повествовательного образца, подсказывавшего то после цитаты, а то и перед ней, в каких понятиях, выражениях и формах вести рассказ о современных летописцу событиях. К этим цитатамобразцам летописец относился достаточно свободно, переосмысляя их и, в частности, по-иному применяя эпитеты, взятые из цитаты. Например, летописец вольно процитировал обращение Бога к согрешившим людям: «“…яко вы худи есте и лукави , и азъ поиду к вамъ яростью лукавою ”, – тако глаголеть господь Богъ Израилевъ» (ср.: Книга Левит, гл. 26, стихи 23–24, 27–28), но тут же неожиданно применил эпитет «лукавый» не к согрешившим русским, а к половцам: «Ибо лукавии сынове Измаилеви пожигаху села и гумна» (223).

Отчего летописец, словно загипнотизированный, повторял фразеологию приведенных им библейских цитат? Несомненно, потому, что Библия (в основном Псалтырь и Пророки) служила для летописца не просто суфлером, а в своем роде кладезем высокой экспрессивной речи (а стили речи в летописи различались ощутимо). Недаром в этом же отрывке перед очередной библейской цитатой (из 118 псалма) летописец призывал к торжественности: « Рцемъ велегласно : “Праведенъ еси, Господи, и прави суды твои”» (223).

Умонастроение летописца.Всюду в летописи Библия оставалась для летописца, пожалуй, единственным образцом высокого стиля. Летописец достаточно часто в своих рассказах приводил серию цитат из Библии и только из библейских цитат далее повторял выражения, внося экспрессию в свое повествование. Разумеется, о стиле Библии летописец не рассуждал, но иногда он невольно все же отмечал экспрессивность библейских высказываний в своих ремарках. Например, в похвале крещению Руси под 988 г. летописец так или иначе дал оценку тона цитат: « Реку же съ Давидомь: “Придете, възрадуемъся Господеви, въскликнемъ Богу и Спасу нашему…”» (119. Псалом 144); и еще: «Мы же възопьемъ к господу Богу нашему, глаголюще: “Благословенъ Господь, иже не дасть нам в ловитву зубомъ ихъ…”» (120. Псалом 123).

Основу отношения к Библии как образцу высокого стиля, вероятно, заложило «Слово о Законе и Благодати» митрополита Илариона 34. Однако этот процесс формирования стилистических вкусов и взглядов древнейших русских авторов следует изучить внимательнее.

Подведем краткий итог сделанным (отнюдь не исчерпывающим) наблюдениям над осмыслением Библии летописцем. Главная направленность этих осмыслений у летописца была политической, и прежде всего острое желание того, чтобы возобладало братолюбие во взаимоотношениях у русских князей, двигало летописцем. Далее, осмысляя Библию, летописец действовал как этик и ввел в летопись целый свод нравоучительных правил соблюдения благочестия для его мирских и церковных современников. При осмыслении Библии отразились также некоторые историософские взгляды летописца (все повторяется в истории) и философское понимание мироустройства (невидимые или обманчиво видимые миры). Обо всем этом летописец писал, как правило, со скрытой страстностью, которая временами переходила в открыто эмоциональные речи, ориентированные на Библию. Летописец являлся не просто фактографом, но время от времени и темпераментным религиозно-политическим писателем-мыслителем.

Термин «мыслитель» мы прилагаем к летописцу с известной долей условности. В те времена такое понятие не употреблялось, хотя комплекс качеств летописца подводит нас к определению его как многостороннего мыслителя. Если же подыскать более или менее соответствующие понятия того времени, то можно назвать летописца-мыслителя любителем мудрых «словес» и «премудрости». В конце летописи встречается один случай, когда летописец косвенно обозначил свою приверженность мудрым, философским и поучительным «словесам», а именно когда признался, что многое в летописи он пересказал со слов праведного киевского старца Яна Вышатича («от него же и азъ многа словеса слышах, еже и вписах в летописньи семь, от него же слышах» – 281, под 1106 г.). Выражение «многа словеса» указывало на то, что Ян излагал летописцу не только факты, но и размышления по поводу них. И действительно, в рассказе, например, о расправе Яна с языческими волхвами (под 1071 г.) летописец подробно пересказал содержание дискуссии Яна с волхвами о языческих богах и христианском Боге. Кроме того само слово «словеса» (разумеется, хорошие, а не плохие) в летописи употреблялось в значении толкования («учителя, иже намъ можеть сказати книжная словеса и разумъ их» – 26, под 898 г.), поучения («рече бо Соломанъ: “… прострохъ словеса … моя советы…”» – 63, под 955 г.; «словеса твоя, яже глагола ко мне … тихаго твоего наказанья» – 136, под 1015 г.), а также воплощения мудрости («мудрость бо обретаемъ и въздержанье от словесъ книжныхъ» – 152, под 1037 г.).