Елена Первушина - Думай, что говоришь

Не испытывая ни к кому злобы, с милосердием ко всем, с непоколебимой верой в добро, как Господь учит нас его видеть, приложим же все усилия, чтобы закончить начатую работу, перевязать раны нации, позаботимся о тех, на кого легло бремя битвы, об их вдовах и их сиротах, сделаем все, чтобы получить и сохранить справедливый и продолжительный мир как среди нас, так и со всеми другими странами».

Автор одной из русскоязычных биографий первого президента США Борис Тененбаум в своей книге «Великий Линкольню. Вылечить раны нации» пишет о второй инаугурационной речи: «По сей день она осталась как одна из самых коротких из всех, которые президенты США произносили, принимая присягу – в ней всего 703 слова».

По сути, Линкольн начал с того… что ему нечего сказать своим избирателям: события достаточно красноречивы и говорят лучше слов. Но, конечно, это было не так! Президент должен был сказать о своем отношении к событиям и к собственным решениям, которые во многом послужили причиной того, что стана оказалась в том положении, в котором она пребывала сейчас, в 1865 году. И он это сделал!

Он не стал ограничиваться пустыми заверениями: «Утрите слезы, теперь все будет хорошо». Он открыто признал, что граждане США сейчас переживают огромную трагедию и что выход из кризиса еще только предстоит найти. Но одновременно он показал людям, во второй раз выразившим ему свое доверие, на что он будет опираться в поисках этого выхода и на что могут опереться они. Давайте же проанализируем его речь с помощью Бориса Тененбаума и Джозефа Уильямса (автора книги «Стиль: десять уроков ясности и красоты», выдержавшей немало изданий в США).

Начнем с первого абзаца – того самого, в котором Линкольн как будто признается, что ему нечего сказать.

«Во время моего второго появления для принесения президентской присяги существует меньше оснований для длинной речи, чем в первый раз. Тогда довольно детальное изложение будущего курса казалось уместным и подходящим. А теперь, когда прошло четыре года, во время которых публичные декларации провозглашались постоянно на каждом этапе и при каждой фазе большого противостояния, которое до сих пор поглощает внимание и ресурсы всей нации, мало есть нового, что было бы достойно разговора. Достижения наших вооруженных сил, от которых главным образом зависит все остальное, хорошо известны как общественности, так и мне; эти достижения, хотелось бы верить, удовлетворяют и обнадеживают всех. Итак, будем полагаться на будущее и не будем ничего загадывать наперед».

Что поражает в этом абзаце? Прежде всего, «отсутствие автора». Линкольн нигде не говорит: « Яне вижу оснований для длинной речи», « мнесейчас не кажется уместным и подходящим излагать мой будущий политически курс», « у менянет никаких новых сведений и тем, достойных разговора».

Может быть это – его обычная манера речи или общий стиль, принятый для инаугурационных речей американских президентов? Ничуть не бывало!

Свою первую инаугурационную речь, произнесенную 4 марта 1861 года – менее чем через месяц после образования Конфедерации южных штатов, – Линкольн начал совсем не так:

«Соотечественники, граждане Соединенных Штатов! В соответствии с традицией столь же старой, как сама форма правления, я предстаю перед вами, чтобы обратиться к вам с краткой речью и принести в вашем присутствии присягу перед вступлением в должность, как того требует от президента Конституция Соединенных Штатов.

Сегодня я не считаю для себя необходимым обсуждать те проблемы управления, которые не вызывают особого беспокойства или волнения. Судя по всему, среди жителей южных штатов существуют опасения, что с приходом республиканской администрации их собственность, мирная жизнь и личная безопасность могут оказаться под угрозой. Однако для подобных опасений не было и нет никаких разумных оснований. В действительности, всегда были и есть самые убедительные доказательства, свидетельствующие об обратном, и их легко проверить. Их можно найти, фактически, во всех опубликованных речах того, кто сейчас выступает перед вами. Приведу лишь одно высказывание, содержащееся в одном из моих выступлений, где я заявляю, что у меня нет никаких намерений прямо или косвенно вмешиваться в функционирование института рабства в тех штатах, где оно существует. Я считаю, что не имею законного права делать это, и я не склонен делать это.

Те, кто выдвинул мою кандидатуру и избрал меня на этот пост, поступили так с полным сознанием того, что я сделал данное и многие другие подобные ему заявления и ни разу не отрекся от них; более того, эти люди предложили мне включить в политическую платформу, причем как закон для самих себя и для меня, ясную и выразительную резолюцию, которую я сейчас зачитаю»…

Здесь ему важно подчеркнуть, что именно он выступает гарантом прав «жителей южных штатов», четко озвучить своюпозицию по этому вопросу.

Мы уже знаем, что слова Линкольна не разрядили политическую обстановку, да и не могли сделать это: конфликт между Севером и Югом был заложен задолго до рождения Авраама. Но что же было важно ему в 1865 году, когда он произносил свою вторую инаугурационную речь, и почему он с первых же строк занял такую отстраненную позицию?

Возможно, он хотел переместить «луч прожектора» на своих избирателей, сделать именно их героями своей речи? Но в таком случае Линкольн мог бы воспользоваться местоимением «мы», как он сделал это в своей Геттисбергской речи, произнесенной 19 ноября 1863 года во время открытия солдатского кладбища в Геттисберге (Пенсильвания), где за несколько месяцев до этого произошла одна из самых кровопролитных битв, переломившая ход гражданской войны.

Тогда Линкольн сказал:

«Минуло восемьдесят семь лет, как отцы наши основали на этом континенте новую нацию, своим рождением обязанную свободе и посвятившую себя доказательству того, что все люди рождены равными.

Сейчас мы проходим великое испытание гражданской войной, которая решит, способна ли устоять эта нация или любая нация, подобная ей по рождению или по призванию. Мы сошлись на поле, где гремела великая битва этой войны. Мы пришли, чтобы освятить часть этой земли – последнее пристанище тех, кто отдал свою жизнь ради жизни этой нации. И это само по себе вполне уместно и достойно.

Но все же не в нашей власти освятить это поле, сделать священной, одухотворить эту землю. Деяниями храбрецов, павших и живых, которые сражались здесь, земля эта уже священна, и не в наших скромных силах что-либо прибавить или убавить. То, что мы говорим здесь, будет лишь вскользь замечено и вскоре забыто, но то, что они здесь сделали, не будет забыто никогда. Давайте же мы , живые, посвятим себя тому неоконченному делу, которые вершили здесь эти воины. Давайте посвятим себя здесь великой работе, которая нам предстоит, и преисполнимся еще большей решимости отдать себя той цели, которой павшие здесь отдали себя всецело и до конца. Давайте торжественно поклянемся, что смерть их не окажется напрасной, что эта Богом хранимая нация обретет возрожденную свободу и что власть народа, волей народа и для народа не исчезнет с лица земли».