Валерий Даниленко - От предъязыка – к языку. Введение в эволюционную лингвистику

Для доказательства правильности своей точки зрения на проблему глоттогенеза Ф. Энгельс прибегал к сравнению животных языков с человеческими. «Что это объяснение возникновения языка из процесса труда и вместе с трудом является единственно правильным, – писал он, – доказывает сравнение с животными. То немногое, что эти последние, даже наиболее развитые из них, имеют сообщить друг другу, может быть сообщено и без помощи членораздельной речи. В естественном состоянии ни одно животное не испытывает неудобства от неумения говорить или понимать человеческую речь. Совсем иначе обстоит дело, когда животное приручено человеком. Собака и лошадь развили в себе, благодаря общению с людьми, такое чуткое ухо по отношению к членораздельной речи, что, в пределах свойственного им круга представлений, они легко научаются понимать всякий язык» (там же).

Ф. Энгельс предсказал появление попугая Алекса. Он писал: «Птицы являются единственными животными, которые могут научиться говорить, и птица с наиболее отвратительным голосом, попугай, говорит всего лучше. И пусть не возражают, что попугай не понимает того, что говорит. Конечно, он будет целыми часами без умолку повторять весь свой запас слов из одной лишь любви к процессу говорения и к общению с людьми. Но в пределах своего круга представлений он может научиться также и понимать то, что он говорит. Научите попугая бранным словам так, чтобы он получил представление об их значении (одно из главных развлечений возвращающихся из жарких стран матросов), попробуйте его затем дразнить, и вы скоро откроете, что он умеет так же правильно применять свои бранные слова, как берлинская торговка зеленью. Точно так же обстоит дело и при выклянчивании лакомств» (там же).

Трудовая гипотеза о происхождении языка легла в основу марксистской глоттогенетики в СССР. Так, А. Г. Спиркин вслед за Ф. Энгельсом писал: «Потребность во взаимном общении родилась в условиях коллективной трудовой деятельности, направленной на удовлетворение материальных потребностей человека… Начало формирования речи обычно связывают с переходом полуживотного предка человека к искусственному изготовлению и систематическому использованию орудий трудовой деятельности» (Спиркин А. Г. Происхождение языка и его роль в формировании мышления // Мышление и язык. Под ред Д. П. Горского. М.: Издательство политической литературы, 1957. С. 26).

Высшим достижением марксистской глоттогенетики стала концепция Б. В. Якушина. Она изложена им в очерке «Происхождение человека и языка в процессе трудовой деятельности» (см.: Онтология языка как общественного явления. Под ред. Г. В. Степанова и В. З. Панфилова. М.: Наука, 1983. С. 37–104) и в последней главе («Язык – продукт общественного развития») его книги «Гипотезы о происхождении языка» (М.: Наука, 1984).

В трудовой деятельности наших предков Б. В. Якушин видел предпосылку для их успешного психического развития: «“Труд начинается с изготовления орудий”, – писал Ф. Энгельс. Процесс изготовления орудий труда и охоты играет большую роль в психическом (прежде всего интеллектуальном) и социальном (в орудиях труда овеществляется соответствующий опыт) развитии первобытных людей» (Якушин Б. В. Гипотезы о происхождении языка. М.: Наука, 1984. С. 103).

Вот как Б. В. Якушин объяснял роль труда для развития психики у первобытных людей: «Обработка материала, и особенно такого “капризного” – твёрдого и хрупкого, как кость или камень, требовала мобилизации и интенсификации всех психических процессов работника… Трудовые действия планомерны и последовательны; они включают в себя напряжение нервных и физических сил, работу всех органов чувств. Они требуют расчётливого мышления и воображения. А это означает, что анализ и синтез, абстракция и обобщение становились более тонкими, разветвлёнными и многоступенчатыми» (там же).

Психическая эволюция у первобытных людей, стимулируемая их трудовой деятельностью, сочеталась с их языковой эволюцией. В её основе, по предположению Б. В. Якушина, лежал не звуковой язык, а пантомима. Он писал: «Использование орудий труда, способность к тонкой координации движений создали условия для самого естественного способа передачи информации – жестом, мимикой, позой, короче – пантомимой» (там же. С. 113).

Пантомима у первобытных людей вовсе не была немой: она сопровождалась теми или иными эмоциональными выкриками. Эти выкрики с течением времени выдвинулись у наших далёких предков на первый план, оттеснив на второй план пантомиму. Почему это прозошло? Потому что звуковая форма передачи информации имеет неоспоримые преимущества перед зрительной. Вот почему пантомимический язык у первобытных людей уступил место звуковому.

Нельзя сказать, что пантомима полностью исчезла из общения первобытных людей, но большая часть используемых ими жестово-мимических знаков, с одной стороны, и нечленораздельные эмоциональные выкрики, с другой, стали всё больше и больше заменяться на звуковые знаки, т. е. членораздельные слова.

Так происходил переход пантомимического языка у первобытных людей к звуковому. Вот что писал об этом переходе Б. В. Якушин: «Выполняя одну и ту же знаковую функцию, пантомима и звук как бы конкурировали между собой, и в этой конкуренции победил более экономичный и оперативный звук» (там же).

Первобытный язык (в обеих его формах – пантомимической и звуковой), по мнению Б. В. Якушина, выполнял по преимуществу прагматическую («управленческую») функцию. В нём преобладали повелительные предложения, без которых невозможна коллективная трудовая деятельность.

Б. В. Якушин в связи с этим указывал: «Общение между первобытными людьми обязательно должно было выйти из наличной ситуации, и передаваемая информация должна была относиться к прошлым или будущим событиям. Элементарные средства общения имели “управленческий” характер: “отрезок” пантомимы, звук или их сочетание представляли собой команды для внешнего или внутреннего действия и содержали в себе информацию о действующем лице, его действии и объекте» (там же).

В конце своей книги Б. В. Якушин наметил разграничение двух эпох в эволюции языка – эпохи однословных предложений («слов-предложений») и эпохи несколькословных («членораздельных») предложений. По поводу первой из этих эпох он писал: «Нечленораздельный звук, становясь многозначным, начал варьироваться и стягиваться до тех пределов, в которых он оставался отличимым от других звуков. Каждый такой звук имел своё значение – образ отрезка пантомимического действа. Это уже были слова-предложения» (там же).

Последний абзац в книге Б. Я. Якушина посвящён характеристике второй эпохи языковой эволюции: «Возрастающее число и разнообразие ситуаций, в которых участвовал древний человек, потребовали их большего дробления и обобщения в сознании, что в свою очередь вызвало необходимость комбинирования становящихся всё более абстрактными значимых звуков для описания ситуаций. Так возникли членораздельные предложения» (там же).