Василий Розанов - О Понимании

К чему направлена эта жизненность разума, что служит объектом стремления и способности, в которых проявляется она? Одно понимание , т. е. нахождение объясняющих знаний ; но никогда самое знание. Природе человеческого разума совершенно чуждо стремление приобретать знания, в нем лежит только стремление понять то, что уже дано ему как знание. Он не ищет новых предметов и явлений, но ищет причины и следствий предметов и явлений уже известных ему, хочет определить их сущность и их свойства. Он стремится отыскать связанное с тем, что случайно узнано им и что может объяснить это узнанное; но он не переходит, оставив это узнанное, к отысканию нового, с ним не смежного и не связанного и его не объясняющего; потому что в нем нет ничего, побуждающего к отысканию нового неизвестного. И размышление и наблюдение одинаково убеждает в справедливости сказанного. Человек не может стремиться узнать того, о существовании чего у него нет понятия; всякое же стремление познать то, существование чего ему уже известно, есть стремление к пониманию. Он равнодушен к тому неизвестному, что окружает узнанное им, если его разум свободен; он с отвращением воспринимает невольные впечатления от этого неизвестного, когда его разум погружен в понимание этого узнанного. Отсюда объясняется, почему привязанность к подвижной жизни, к путешествиям, вообще любознательность, как желание узнавать новые и новые разнообразные предметы, есть признак незанятости ума, и, когда она продолжительна, – его поверхностности и внутренней пустоты. И в этом соображении источник выраженного ранее отрицания истинного достоинства в той науке, которая жадно ищет новых и новых знаний, но не останавливается над вопросом, как связать их в цельное понимание; которая многое узнает, но ни над чем не задумывается, в которой познаваемое вновь не объясняет познанного ранее. И действительно, ни такая любознательность, ни такая наука не связана ни с какими потребностями разума и противна истинной природе его. В силу своего строения он равнодушно созерцает мимо идущее; но почему-либо остановившее его внимание и ставшее предметом его понимания он не может оставить без некоторого внутреннего страдания. Помимо сознательного участия своей воли он как бы вовлекается, как бы втягивается в его объяснение и испытывает неприятное и тяжелое чувство от прикосновения всего, мешающего развитию начавшегося в нем процесса понимания. И чем большие затруднения представляет собою объяснение заинтересовавшего, тем сильнее и сильнее привязывается он к нему и сосредоточивается на нем, тем менее и менее бывает в силах оставить его. И когда, наконец, искомое объяснение найдено, он испытывает высокую и чистую радость, – радость не потому, что окончен труд, так как ничто не принуждало его к нему, но потому, что найдено знание, объяснившее непонятное и удовлетворившее разум. В незначительных размерах примеры этого можно наблюдать на решающих математические задачи, на производящих опытные исследования в физике, на тех, наконец, чья мысль останавливается на разрешении каких-либо вопросов теоретического характера; примерами этого, исполненными величия и порою трагизма, полна история творческой науки. Только строением разума можно объяснить это неудержимое стремление его к пониманию; только присущею ему жизненностью можно объяснить тот факт, что в моменты высочайшего проявления его деятельности все человеческие инстинкты кажутся как бы подавленными, человеческая воля – как бы разбитою и парализованною. И в самом деле, если разум есть только произведение внешних впечатлений, если уже ранее получения их он не обладает определенным строением и скрытою жизненностью, то как понять, что некогда люди так глубоко задумывались над вопросами, о которых ничего не говорила им природа, что почти утрачивали сознание окружающего их, почти переставали чувствовать эту природу и, оставляя все удовольствия и радости жизни, в нищете и лишениях искали разрешения своих сомнений? Если разум лишь пустой восприемник впечатлений, если он безжизненная tabula rasa, то как понять, что в те далекие времена, которые мы привыкли считать варварскими, находились люди, предпочитавшие вытерпеть все мучения, чем испытать одно – перестать думать о том, над чем уже исстрадалась их мысль? Где источник этого стремления, если не в разуме? Как может tabula rasa желать, чтобы на ней было написано то, а не другое? Как может мертвый механизм или животный организм предпочесть быть разбитым, чем отказаться от стремления к тому, сущности чего он еще не знает и в достижении чего он еще не уверен?

Если бы разум не существовал уже до соприкосновения с внешним миром и если бы он не имел своего самостоятельного предопытного строения, то этого резкого различия в его отношении к пониманию и к простому знанию не могло бы существовать. Впечатления внешнего мира всегда одинаковы – это явления одно другому сопутствующие и одно за другим следующие, смежные в пространстве и смежные во времени. Если бы разум только отражал их в себе и удерживал или если бы его функции были созданием этих внешних явлений, то он и скорее и более должен бы был привыкнуть искать все новых и новых впечатлений, т. е. образовывать все новые и новые бесцельные и бессвязные знания, но он не мог бы привыкнуть стремиться к пониманию. Да последнее и вообще, по самой своей природе не может никогда стать делом механической привычки. Но так ничтожно влияние этих внешних впечатлений на законы деятельности разума и так могущественно обусловило их его строение, что ему совершенно чуждо стремление приобретать знания и исключительно свойственно стремиться к пониманию.

Теперь мы можем сделать второе определение разума, введя в него определение той жизненности, на которую было только указано в определении первом: « разум есть потенция, в которой предустановлены формы понимания, материал для которого дается внешним миром, и обладающая скрытою жизненностью, состоящею в стремлении и в способности образовывать это понимание ».

VI. В этом определении выражены как вид существования разума, так и сущность его природы и его деятельности. Остается еще определить его строение, раскрыв предустановленные в нем формы понимания. Как и природа, они обнаруживаются в процессе образования полного понимания, и, чтобы выделить их, достаточно выделить в последнем то, что принадлежит внешнему миру; тогда оставшееся укажет, что принадлежит самому разуму.

Цельное понимание обнимает собою все понимаемое. Слагается оно из идей, обнимающих отдельные стороны этого понимаемого. В этих идеях то, из чего состоят они, т. е. их содержание, идет от внешнего мира, то, что обнимает это содержание, как форма обнимает вложенный в нее материал, не заимствовано от внешнего мира и, следовательно, принадлежит самому разуму. Следующее размышление невольно убеждает нас в этом. Если бы не только содержание идей, но и самые формы их были произведены в нас внешним миром, если бы его влиянием было создано не только то, что входит в наше сознание, но и то, что воспринимает в себя входящее, то в таком случае все существующее одинаково могло бы образовать в нашем разуме соответствующую себе идею . Между тем в этом существующем есть некоторые вещи, существование которых для нашего разума несомненно, но составить идею о которых этот разум, безусловно, не в силах. Таков, напр., факт или вечности мира, или происхождения его из ничего.