Коллектив авторов - Новые идеи в философии. Сборник номер 8

Но отсюда следует, что невозможно выполнить требования эквивалентности причины и следствия, не изгоняя понятия действия из всех наук, за исключением чисто механических. Все эти науки, как мы видели, изучают качественные изменения, а последние ни в каком случае не могли бы играть роль причины или следствия. Однако, этого никто серьезно утверждать не станет. Напротив, если бы мы были поставлены перед выбором между понятием причины, как равенства, или неравенства, то скорее можно было бы отвергнуть понятие причинного равенства и отрицать действование в чисто механическом бывании, к которому оно только и может относиться, так как здесь нет никаких действующих вещей, но лишь пространственные перемещения логических абстракций. Если же мы не хотим этого, то должны провести различие между двумя видами причинности, т. е. наряду с механическим понятием удержать понятие причины, которая не может быть ни тожественной со своим следствием, ни полагаться количественно равной ему, но производить нечто новое, и это понятие действования выступает в вопросе о связи физических и психических процессов.

Одним словом, causa aequat effectum только в мире понятий, и при том даже не в той системе понятий, в которую может войти психическое, а исключительно в чисто количественном мире механических понятий. Где должна воздействовать психика на психику, и где мы вообще связываем между собой причинной нитью любые эмпирические, т. е. качественные действительности, там есть только причинные неравенства. Мы не можем, следовательно, устранить это понятие, пока смотрим на качества, как на действительности, которые имеют свою причину и способны к действию. Единодержавие механического понятия причинности было бы совместимо только с метафизикой материализма. Но тем самым устранена и вторая посылка, вытекающая из понятия причинности, которая заставляла отвергать психофизическую причинность, и падают все основания, которые, казалось, вынуждали к признанию всеобщего метафизического параллелизма.

На этом отрицательном выводе я хотел бы окончить развитие моей мысли. В положительном отношении результат не велик, и чтобы предупредить недоразумения, подчеркиваю особенно, что понятие действования, которым мы пользовались, чтобы, по крайней мере, вскрыть возможность психофизической причинности, само в высшей степени неопределенно и не позволяет с помощью его из необозримого многообразия эмпирической действительности выделить однозначно, строго научным образом, один процесс, в качестве причины, и другой – следствия, как это возможно с установлением причинных равенств. Мы сделали лишь попытку снова вернуться от естественнонаучного мира понятий к непосредственной жизни и хотели этим только очистить поле для нового, отличного от механического, понимания причинных отношений. Достаточно, если удалось установить, что для причинной связи качественно-определенного тела с психическим бытием принципиально нет других препятствий, чем для причинной связи двух качественно определенных тел или двух психических процессов между собою. Возникновение цветной жидкости из двух бесцветных или вызванное одним представлением появление другого по так называемым законам ассоциации совершенно в той же мере непонятны, как воля, которая движет рукою, или выстрел, рождающий испуг. Вопрос лишь в том, представляет ли логический интерес зафиксировать в понятиях причинные отношения не только в обоих первых случаях, но и в двух последних, и если да, то как это сделать.

Отвечать здесь на этот вопрос не входит уже в мою задачу, и я позволю себе сделать только краткий намек на общую тенденцию этих рассуждений, чтобы не оставлять никакого сомнения относительно направления, в котором нужно искать дополнения вскрытых мною односторонностей. К счастью, теперь все более укрепляется сознание того, насколько недостаточны продукты естественно-научного образования понятий для всестороннего философского мировоззрения. Но не всегда, по-видимому, старания преодолеть односторонности бывают удачны. Жалуются на неудовлетворительность непосредственно данной действительности и стремятся к полной реальности, как трансцендентному, постижимому только чистой мыслью. Здесь не место решать вопрос о правомочности таких попыток, заметим только одно, что прежде, чем стремиться к трансцендентному, философия прежде всего должна бы снова восстановить в ее правах полную ценность реальности, заключающейся в непосредственно данном опыте. Упрекать ее в скудости она может лишь потому, что часто смешивает ее с тонкой сетью логических абстракций естествознания, образованной для специальных познавательных целей, и за ней забывает то, что вторгается к нам в неоспоримой реальности с каждым мгновением жизни. При таких условиях нам нужен, по крайней мере, в ближайшее время, эмпиризм и позитивизм, который, разумеется, не имеет ничего общего с тем, что понимает под этим «естественно-научное мировоззрение», но который, напротив, поможет нам сознать, что действительность бесконечно превосходит своим богатством все естественно-научные теории.

Разумеется, мы никогда не можем оставаться при одной данности, и никакое знание не обнимает полной реальности опыта; мы должны постоянно преобразовывать и перерабатывать его нашей мыслью, так что самый широкий эмпиризм является только первой ступенью. Но в философии мы должны не только стремиться к общим понятиям о мире, но относиться со вниманием и к тем точкам зрения, с которых подходят к миру опытные науки и прежде всего подлинная наука о действительности, т.е. история. Это имеет огромное значение и для нашей проблемы, так как с точки зрения исторической науки возможность отличной от механической теории причинности и при том психофизической причинности превращается в необходимость.

Что касается, во-первых, понятия причинности вообще, то, правда, не задача истории где бы то ни было искать причинные законы, так как она, сколько бы ни утверждали противное чуждые истории, модные натуралистические теории, имеет дело с однократным, особым развитием вещей, а не с общими, неизменными абстракциями, но общий принцип причинности, т. е. идея причинной связи всех индивидуальных событий, остается необходимым особенно для науки о действительности. Но как могла бы она свои однократные эволюционные ряды привести в причинные равенства, когда эволюция всегда означает возникновение чего-то нового? Ясно, что эволюционная история, которая предполагает причинную обусловленность всякого бывания, непременно имеет дело всюду с причинными неравенствами.

Далее, для исторических наук главный интерес представляет культурный человек, который ставит себе цели и хочет действовать в мире, и потому они не могут обойтись без понятия психофизической связи, так же как и без причинного неравенства. В духовном мире мы действуем через посредство тел, которые также являются поэтому объектами истории, поскольку они приобретают значительность, как средство, своим особым характером; физический результат всегда является даже ближайшей целью наших стремлений. Историческая наука должна поэтому не только признать вообще необходимую связь между индивидуальным решением воли и индивидуальным физическим результатом, так как без нее всякое действование потеряло бы свой смысл, но эта психофизическая связь может быть только прямой причинностью, потому что параллелизм, даже если бы он вообще был осуществим логически, никогда не мог бы заступить место исторической психофизической причинности. Историю интересуют как причина, так и следствие в своей особой и индивидуальной форме, а параллелизм всегда превращает либо причину, либо следствие в какое-то совершенно неизвестное в своей индивидуальности образование, мыслимое лишь схематически, в логических абстракциях, которое уже не представляет никакого исторического интереса.