Георгий Гюрджиев - Рассказы Вельзевула своему внуку

Да! По-моему не мешает вам сказать также относительно только что возникшей в моем, как в данный момент вам должно казаться «сумасбродном», мозгу идеи, а именно чтобы специально потребовать там, куда я отдам для печатания мою первую книгу, поместить эту первую главу моих писаний таким образом, чтобы всякий мог ее прочесть, еще не разрезая самой книги, и узнав, что и все дальнейшее написано не обычно, т. е. не для способствования производить очень гладко и легко в мышлении читателя разные возбуждающие образы и усыпляющие мечты, мог бы при желании без лишних разговоров с торговцем возвратить ее и получить обратно свои, может быть собственным потом добытые, деньги.

Я тем более сделаю непременно так, потому что сейчас опять вспомнил ту, случившуюся с неким закавказским курдом историю, которую я слышал в моей еще совсем ранней юности и которая в последующей моей жизни при воспоминании о ней в соответствующих случаях всегда порождала во мне «долго-неугасаемый» импульс умиления.

По-моему, будет очень полезно как для меня, так и для вас, если я расскажу вам про эту историю, происшедшую с упомянутым закавказским курдом, немного подробнее.

Будет полезно, потому что мною уже решено самую вытекающую из этой истории «соль», или, как бы сказали современные чистокровные «дельцы-евреи», – «цимес», сделать одним из основных принципов общей той новой литературной формы, которую я собираюсь применить для достижения преследуемых мною целей через посредство этой моей новой профессии.

Этот закавказский курд как-то раз из своей деревни по каким-то делам отправился в город и там на базаре, в лавочке фруктовщика, увидал красиво устроенную выставку из всевозможных фруктов.

Среди этих выставленных фруктов он заметил один очень красивый как по цвету, так и по форме «фрукт», который по своей внешности так ему приглянулся и ему так захотелось его попробовать, что, несмотря на почти полное отсутствие у него денег, он решил непременно купить хотя бы только один такой дар Великой Природы и отведать его.

Тогда он, в большом возбуждении и с несвойственной ему смелостью, заходит в лавку и, указывая своим перстом, конечно мозолистым, на понравившиеся ему «фрукты», спрашивает у лавочника о цене. Лавочник ему отвечает, что фунт их стоит шесть грошей.

Он, находя, что эта цена для такого, по его понятиям, «прекраснейшего фрукта» совсем не дорогая, покупает целый фунт.

Кончив свои дела в городе, наш курд в тот же день опять пешком возвращается домой в свою деревню.

Идя во время заката солнца по горам и долинам, волей-неволей воспринимовывая внешнюю видимость вообще очаровывающих частей лона Великой Природы, Общей Матери, и непроизвольно впитывая в себя чистый воздух, не отравленный обычными выделениями промышленных городов, ему очень естественно вдруг захотелось удовлетвориться также обычной пищей, и потому он, сев на краю дороги и достав из своего провизионного мешка хлеб и купленные приглянувшиеся ему «фрукты», стал не торопясь есть.

Но… О ужас! Очень скоро в нем все начало гореть.

Несмотря на это, он продолжал свою еду.

Это несчастное двуногое творение продолжало делать это только благодаря той самой особой, впервые мною отмеченной человеческой присущности, принцип которой я как раз имел в виду, когда предрешил положить его в основу созданной мною новой литературной формы, намеренно сделать одним из факторов, приводящих к намеченной мною цели, как бы сказать «руководящим-маяком», смысл и значение которого, я уверен, и вы тоже скоро поймете, конечно, согласно степени вашей сообразительности, во время чтения какой-либо из последующих глав моего писания, если, конечно, рискнете и будете читать дальше, а может быть вы уже «расчухаете» кое-что даже в конце этой первой главы.

Итак, в то время как наш курд был поглощен всеми в нем происходящими, ему несвойственными ощущениями от такой своеобразной трапезы на лоне природы, по той же дороге проходил его односельчанин, слывший среди своих за человека очень умного и бывалого, и он, видя, что все лицо его земляка горит, а из глаз льются слезы и что несмотря на это он, увлеченный как бы выполнением самого главного своего долга, продолжает есть настоящий «стручковый перец», говорит ему:

– Что ты делаешь, идиот Иерихонский?! Ведь ты совсем сгоришь! Брось есть этот необычный и непривычный для твоей натуры продукт.

А наш курд ему и отвечает:

– Нет, ни за что не брошу. Ведь я за них заплатил мои последние шесть грошей. Если даже моя душа выйдет из моего тела, и то я буду их есть.

Сказав это, наш положительный курд – надо, конечно, полагать, что он был таковым, – не прекратил, а продолжал есть «стручковый-перец».

После только что вами воспринятого, я надеюсь, конечно, только на всякий случай, что в вашем мышлении уже начинает возникать соответствующая мыслительная ассоциация, долженствующая в результате, как у некоторых современных людей иногда бывает, слагать то самое, что вы вообще называете пониманием и что в данном случае вы понимаете меня, именно: почему я, хорошо зная и неоднократно уже преисполняясь умилением от такой человеческой присущности, заключающейся в неизбежной проявляемости того, что, если кто заплатит за что-либо деньги, он должен использовать обязательно все до конца, воодушевился всем своим общим наличием возникшей в моем мышлении идеей, принять все доступные мне меры для того, чтобы вы, мой, как говорится, «ближний-по-аппетиту-и-по-духу», если бы оказались человеком, который уже привык читать хотя и всякие книги, но все же только написанные исключительно на упомянутом «интеллигентско-разговорном-языке», и, уже заплатив деньги за мои писания, только потом узнали бы, что они написаны не на том обычном для вас удобно и легко читаемом языке, не были бы принуждены в силу этой человеческой присущности дочитывать их во что бы то ни стало до конца, подобно тому, как принужден был это делать наш бедный закавказский курд с едой, приглянувшейся ему только пока по внешности, – «шутить-не-любящего» благородного «красного перца».

Вот я и хочу, в целях избежания какого-либо недоразумения из-за такой присущности, данные для которой слагаются в общем наличии современного человека очевидно благодаря тому, что он часто посещает кинематограф и не упускает случая заглянуть в левый глаз особе другого пола, чтобы эта моя вступительная глава была напечатана сказанным образом и всякий мог бы ее прочесть, не разрезая самой книги.

В противном случае книжный торговец, как говорится, «прицепится» и непременно лишний раз проявит себя согласно основного принципа вообще торговцев, формулируемого ими следующими словами: «Ты-будешь-большой-дурак-а-не-рыбак-если-упустишь-рыбу-уже-дотронувшуюся-до-приманки», и разрезанную книгу не захочет принять обратно.