Андрей Франц - Беспредел и тирания. Историко-политические очерки о преступлении и наказании

Уже тогда в самом начале римской истории мы наблюдаем все те силы, что направляли затем ее развитие. Мы видим Сенат, недовольный реформами, дававшими землю плебеям . Мы видим попытку Сената сместить царя-реформатора руками его наследника, Луция Тарквиния. Но мы видим и народ, который вступился за реформатора и вынудил непрошеного наследника бежать из Рима 117 117 Он вернулся лишь много лет спустя, когда Сервий Туллий был уже глубоким стариком, и все-таки убил его, заняв трон. .

Здесь политический союз царя и народа очевиден, прозрачен и понятен. Царь проводит преобразования, совпадающие с коренными интересами народа. Царь защищает эти преобразования от противодействия олигархического класса. Народ поддерживает царя. Если нужно, то и силой. Все ясно, понятно и органично .

Но как и с кем было заключать политический союз Марию, когда НАРОДА-то уже давно нет, он окончательно «изведен» за четыреста лет господства римского олигархата. Его место заняла химера – потерявшие человеческий облик банды римской черни. Шлак, оставшийся от римского народа. Естественно, что попытка опереться на него не могла завершиться иначе, как падением.

И здесь нужно вспомнить еще одну удивительно точную ремарку Моммзена, сделанную по поводу самой первой «славной революции». Той самой, что случилась за девять лет до реформаторской попытки Спурия Кассия. Помните, римские легионы ушли тогда на «священную гору» и не возвращались до тех пор, пока им не были обещаны долговая амнистия и земельная реформа, возвращающая порядки Сервия Туллия.

Именно тогда, ожидая решения властей относительно своих требований, вооруженный римский народ создал институт народных трибунов. Властную инстанцию, теоретически способную блокировать решения любой самой высшей власти, если она идет в ущерб народу. Но вот как комментирует создание трибуната Теодор Моммзен:

«Утверждали, будто народный трибунат предохранил Рим от тирании. Если бы это и было правдой, то все-таки это не имело бы важного значения; перемена формы правления сама по себе еще не составляет несчастия для народа, а для римлян несчастием было скорее то, что монархия была введена слишком поздно, т. е. после того как физические и душевные силы нации истощились» 118 118 Теодор Моммзен. История Рима. Т. I. С. 228. .

Вот оно – главное! Монархия в Риме утвердилась слишком поздно, то есть после того, как физические и душевные силы нации истощились . Установление монархического режима во времена Спурия Кассия, при живом еще римском народе, создало бы невероятной силы импульс дальнейшего развития римского мира. А вот монархический режим, фактически созданный в рамках тирании Цезаря и унаследованный затем Октавианом-Августом, пришел, увы, слишком поздно. Когда народа уже не стало. Но и попытка Мария, и даже, наверное, Гая Гракха случились уже слишком поздно для римского народа.

Итак, от тирании Мария до тирании Цезаря прошло более полувека. Это были страшные десятилетия. Бесконечные войны, восстания, революции и реставрации. Но было ясно одно. Вся органическая структура римской республики погибла. «… от нее не оставалось ничего, кроме аморфной массы более или менее разнородных элементов. Риму угрожала опасность полной анархии и внешнего и внутреннего разложения государства. Политическое развитие определенно шло к деспотизму. Спор шел еще лишь о том, будет ли деспотом замкнутый круг знатных семейств, сенат, состоящий из капиталистов, или же монарх» 119 119 Там же. Т. II. С. 356. .

«Даже самый разумный государственный деятель оказывался в положении врача, который находится в мучительной нерешимости, продлить ли агонию умирающего или сократить ее. Не подлежит сомнению, что для Рима было бы тем лучше, чем скорее и решительнее тот или другой деспот устранит все остатки старого свободного строя и найдет новые формы и формулы для того скромного благосостояния человеческого общества, которое совместимо с абсолютизмом» 120 120 Там же. С. 357. .

Последняя из римских диктатур, диктатура Цезаря, совершенно естественно и ожидаемо перетекла после его убийства в принципат Августа. Случилось то, чего уже не могло не случиться. Империя пришла на землю гордого Рима. Вот только земля эта была уже пуста и бесплодна, ибо не было на ней народа. Наемная армия и наемная бюрократия – таковы были теперь опоры монархического режима.

Понимал ли это последний тиран Республики? Скорее всего, нет. Для него единоличное правление означало что-то вроде восстановления народной монархии Сервия Туллия, где величественный союз царя и народа кладет предел безумным и безудержным притязаниям аристократии. Ведь конечный итог этих притязаний Цезарь видел своими глазами. Гибель народа и разрушение государства.

Не мог пройти мимо этой удивительной духовной близости политических режимов и наш с вами рассказчик, Теодор Моммзен. «Но еще поразительнее, – пишет он, – …внутреннее родство монархии Сервия Туллия с монархией Цезаря; если древние цари римские при всем их полновластии были все-таки повелителями свободной общины и к тому же являлись заступниками простого народа от обид со стороны патрициата, то и Цезарь ставил себе задачей не упразднить свободу, но осуществить ее, и прежде всего сломить невыносимый гнет аристократии. Нас не должно также удивлять, что Цезарь, всего менее бывший политическим археологом, обратил свои взоры за полтысячелетие назад, для того чтобы найти образец для своего нового государства. …Цезарь так же сознательно пошел по стопам Сервия Туллия, как впоследствии это сделал Карл Великий по отношению к нему самому и как Наполеон, по крайней мере, старался опереться на пример Карла Великого» 121 121 Там же. С. 388—389. .

И, тем не менее, политическому идеалу Цезаря не суждено было сбыться. Ибо для народной монархии эпохи Сервия Туллия недоставало теперь главного компонента – народа. Империя, заложенная Цезарем, могла теперь быть только военно-бюрократической . Удерживаемой лишь наемной бюрократией и наемной армией. Удерживаемой до поры, до времени. До тех пор, пока бюрократия, а затем и армия не сообразят, что в состоянии не только удерживать власть императора, но назначать ее. И наступает эпоха «солдатских императоров». Но это уже не важно. Ничто не важно после того, как исчезает народ!

Осознавая высочайшею трагедию рассказываемой им истории, Моммзен сам в своем повествовании поднимается на уровень древнегреческих трагиков: «Рок сильнее гения! – пишет он. – Цезарь хотел стать реставратором гражданского строя, а сделался вместо этого основателем ненавистной ему военной монархии, он ниспровергнул владычество аристократов и банкиров в государстве лишь для того, чтобы на его месте водворилось господство солдатчины, и привилегированное меньшинство по-прежнему угнетало и эксплуатировало нацию» 122 122 Там же. С. 417. .