Владислав Сурков - Тексты 97-07

Хотел бы процитировать Геннадия Зюганова, который уже довольно давно заявил: «Лимит на революции наша страна исчерпала». Целиком с ним солидарен.

Александр Солженицын призывает к сбережению народа, и мы с удовольствием поддерживаем эту мысль, в своем выступлении президент использовал это выражение. Надо помнить, что революция – это прежде всего расточительство народа, это прежде всего разорение, это прежде всего истребление. Плачут о демографии, а сами тут же одновременно все тоскуют по каким-то там потрясениям. Вот потрясение – сколько истребили в Гражданскую войну, сколько потом в ГУЛАГе и так далее, можно долго перечислять. Надо помнить, уж если есть задор и нет желания задуматься над этим, то хотя бы из демографических соображений надо навсегда изъять революцию из нашей политической практики. Она просто смертельно опасна для народа, который и так теряет в год порядка 700 тысяч своих людей.

Надо также помнить, что в результате революции, которую совершают, возможно, очень хорошие люди, возможно, даже благородные и чистые, готовые на все, в том числе и на самые суровые испытания, но в результате действий этих романтиков к власти приходят обычно маньяки и террористы. И даже если к власти они приходят ненадолго, все равно нехорошо, когда лучшие человеческие эмоции и устремления содействуют различным омерзительным и преступным в конечном итоге деяниям.

Думаю, что общие ценности, сотрудничество и соревнование партий и социальных групп, общественный диалог, самоорганизация правящих, имущих, служащих, мыслящих – вот что нужно России. Когда мы принимаем законы о местном самоуправлении, мы с вами надеемся, что в далекой сибирской деревне бабушки и дедушки будут самоуправляться. Но

мы пока не наблюдаем эффективного самоуправления в самых верхах нашего общества. Как только властную вертикаль выдергивают из общества, высший класс, такой прекрасный и самодовольный, рассыпается в одну секунду.

Так было и при царе, и это, к сожалению, можно наблюдать и в наше время.

Пока наша элита не будет способна к самоорганизации, мы всегда будем испытывать некоторое чрезмерное присутствие государства в нашей повседневной жизни. Чтобы это присутствие, не всегда приятное, минимизировать, мы просто должны больше решать сами, и не путем всяких хулиганских выходок, а просто планомерной работой в рамках демократических процедур. Демократия versus революция, демократическое развитие вместо революционно-реакционных судорог. Без кризисов развития не бывает, но мы вполне можем и должны жить дальше без революционных крайностей.

В демократическом обществе все его институты и ответственные структуры должны ежедневно учитывать потенциальную опасность отклонения от нормального пути развития. Я, естественно, говорю не только о власти, может, даже не столько о ней. Стабильность общественного организма определяется сбалансированностью, подвижностью и гибкостью всех его частей.

При этом есть разрыв между богатством и бедностью, есть разные, иногда полярные представления о решении проблем, есть специфика нашей национальной политической культуры, есть неусвоенность, на мой взгляд, и некоторых демократических практик. Много чего нам еще недостает. Но политическая гигиена, профилактика экстремизма, социальная справедливость, свободные выборы обеспечат здоровый образ общественной жизни. Думаю, что мы с вами должны вместе к этому стремиться.

Спасибо за возможность высказаться. Франклину Рузвельту – сто двадцать пять. Хороший повод порассуждать о демократии.

Я не верю в способность истории повторяться. Да, в США 1930-х годов было примерно такое же количество населения, как и в нынешней России. Да, экономический спад в США в конце 1920-х был почти двукратным – Россия в начале 1990-х также потеряла примерно половину экономического потенциала. Да, с 1929 по 1932 год доход на душу населения в США снизился почти вдвое, а количество безработных выросло до 30 млн. человек. В России в начале 1990-х от 30 до 50% населения говорили о себе, что живут в бедности. Да, в свое время Франклин Рузвельт, как и Владимир Путин сегодня, должен был централизовать и укреплять административное управление и в максимальной степени использовать ресурс президентской власти, данный ему конституцией, для преодоления кризиса. И все же Америка 1930-х – не Россия 1990-х и 2000-х. И, конечно, история не

повторяется. Но идеи и эмоции, приводящие в движение наше общество сегодня, удивительно созвучны идеям и эмоциям эпохи Рузвельта.

За десять лет до рождения Франклина Рузвельта по США разъезжал с лекциями популярный писатель и священник Рассел Консуэлл, утверждавший, что «число бедняков, кому можно посочувствовать, очень невелико. Сочувствовать тому, кого Господь наказал за его грехи, неправильно. В Штатах нет ни одного бедняка, который стал таковым не в силу собственных недостатков». Такова была мораль эпохи баронов-разбойников.

Но в 1933 году к власти в США пришел человек, убежденный, что основой демократии является стремление к справедливости для всех, что свобода от нужды и свобода от страха не менее важны, чем свобода слова и религии. Что экономическая свобода не противопоставлена всеобщему благосостоянию, а, наоборот, подразумевает его, поскольку «бедные люди не свободны». Что упрощенческая теория, гласящая: чем меньше правительства, тем больше свободы, неверна и аморальна.

Он пришел к власти в период депрессии, когда, по словам его предшественника Герберта Кларка Гувера, «наибольшей проблемой было состояние общественного сознания, в котором дегенеративное видение будущего принимало угрожающие размеры». Когда пресса и финансы почти полностью контролировались безответственными и эгоистическими олигархическими группами, полагавшими, что демократия существует только для них и что ее блага не обязательно должны быть доступны большинству людей.

Рузвельт определял своих противников так: «финансовые монополии, спекулятивный капитал, безудержные банковские дельцы». Он говорил, что «привилегированные принцы новых экономических династий, жаждущие власти, стремятся захватить контроль над правительством. Они создали новый деспотизм под вывеской легальных санкций. Они жалуются, что мы стремимся сокрушить базовые установления. На самом деле они боятся, что мы лишим их власти».