Леонид Поляков - PRO суверенную демократию

Он еще раз фиксирует приоритет либерального подхода в развитии экономики при сохранении командных и владетельных высот государства (как представителя общества) в некоторых стратегически важных для безопасности страны (в том числе сырьевой и инфраструктурной) отраслях и сферах.

Очерчивая политические реформы (новую демократизацию), Путин ставит пока очень скромные цели, еще раз объясняя (не прямо) эту скромность тем, что с учетом своей исторической, геополитической (sic!) и иной специфики Россия сама будет определять сроки и условия демократизации.

Несмотря на эту скромность, некоторые предложения Путина звучат почти сенсационно: плюрализация телевизионных СМИ, законодательное введение института парламентского расследования и пр. Впрочем, главной сенсацией будет то, если все это будет реализовано.

Принципиальнейший (с моей точки зрения) момент – обращение президента к демографической проблеме. О ней он не говорил очень давно. И сейчас сказал еще слишком общо, неконкретно и поставив опять же весьма скромную цель – стабилизация численности населения. Но тут, думаю, он опирался на слишком робкие, оппортунистические рецепты наших демографов. Тем не менее сам факт обращения президента к этой проблеме фундаментально значим.

Наконец, в финальной части Послания Владимир Путин говорит о необходимости возрождения нравственности в российском обществе, беря за образцы ее уровень и в царской России, и в Советском Союзе.

Этим, с одной стороны, еще раз абсолютно правильно фиксируется идея непрерывности российской истории, а с другой – в политическую философию России, предлагаемую обществу, вводится абсолютно необходимая, но полностью игнорировавшаяся все последние 15 лет ее составляющая – этическая.

Политическая философия Путина нуждается теперь в общенациональном обсуждении, ибо она, несмотря на свою концептуальную ценность, далеко не во всем безупречна и непротиворечива. Я, например, собираюсь выступить с более пространным и фундаментальным анализом этой философии на страницах журнала «Политический класс» и в телепрограмме «Что делать?».

Боюсь, правда, что приближающийся сезон каникулярного гедонизма нашей политической и интеллектуальной элиты может свести на нет многое из предложенного Владимиром Путиным. А к осени та самая бюрократия, которую столь удачно и точно описал в своем Послании президент, заболтает все его интенции «всенародной» и «всебюрократической» поддержкой и одобрением, то есть наиболее эффективной формой саботажа. Этому надо сопротивляться.

Суверенитет применительно к государству и нации есть то же самое, что свобода применительно к индивиду. При этом и то и другое не наличествующая данность, а ценность, которую необходимо отстраивать и отстаивать.

Та мысль, что государственный суверенитет не дается даром и навечно, но его должно завоевывать и все время отстаивать, дошла до нашего общества и до нашего политического класса далеко не сразу. Отсюда и бытующий взгляд на эту проблему как на пустую политтехнологическую придумку. Только если суверенитет – придумка, тогда и свобода – придумка. Вернее все же будет сказать, что свобода и суверенитет, будучи тесно связанными – вещи важнейшие и насущнейшие.

Термин «суверенная демократия» был введен в употребление, чтобы обосновать ту мысль, что внутренняя политика России должна быть по существу внутренней, т. е. вопросы властвования и властного преемства должны решаться исключительно внутри – без какого-либо внешнего вмешательства и уж тем более без прямого внешнего арбитража. Термин, однако, против воли его создателей чрезмерно хорошо укладывался в советскую синтаксическую модель уничтожающего определения. Был просто гуманизм, и был социалистический гуманизм («если враг не сдается, его уничтожают»). Был просто рынок, и был социалистический рынок (сильно не пойми что). Была просто демократия («буржуазная» и «формальная»), и была демократия социалистическая, а также народная демократия, т. е. «народное народовластие». За то, что СССР подарил им такую тавтологию, страны Восточной Европы до сей поры очень любят Россию. Нужно было обладать немалой смелостью, чтобы идею, нуждающуюся и в разъяснении, и в прочувствовании, обреченную столкнуться и с добросовестным непониманием, и с не всегда добросовестным политическим противлением, вводить в оборот посредством термина со столь сильным советским обременением.

Суверенное качество демократии не является ни ограничивающим, ни уж тем более уничтожающим определением

Возможно, уместнее было бы начать с того, что суверенное качество (в отличие, например, от социалистического) демократии не является ни ограничивающим, ни уж тем более уничтожающим определением. Более того, в смысловом отношении оно даже и определением не является, будучи всего лишь указанием на conditio sine qua поп демократии как таковой. Если вопрос о власти не является сугубо внутренним и, следственно, суверенным вопросом государства, это государство может быть самым распрекрасным в том или ином отношении, но демократическим в полной мере его назвать невозможно.

Демократия определяется как верховная власть суверенного народа. Суверенного – следственно, воля народа, выраженная посредством тех или иных процедур, является последней инстанцией, над которой иных высших инстанций более нет. Изначально эта конструкция была направлена прежде всего против иной внутренней инстанции – королевской власти с ее божественным правом, т. е. утверждалось, что не монарх (вар.: генсек ЦК КПСС), но народ есть верховный суверен и власть должна исходить именно от него. Тем не менее претензии каких-либо внешних инстанций отвергались с той же страстью, что и претензии внутреннего свойства. «Contre nous de la tyran– nie l'etandard sanglant est leve» – эти слова «Походной песни Рейнской армии», каковая стала «Марсельезой», написаны отнюдь не про Людовика XVI, а про императора Священной Римской империи. Как раз та легкость, с которой проклятия внешней тирании были переадресованы собственному королю, а потом, когда в 1914 г. страшная песня гремела на Западном фронте, снова была обращена к внешнему неприятелю, свидетельствует о том, что учение о суверенном народе не делает различия между теми, кто посягает (или обвиняется в посягательстве) на безусловное право последней инстанции. Если рассматривать годичной давности события на Украине в рамках демократической классики (страна liberte, egalite, fraternite – куда уж классичнее), то России, конечно, тоже бы досталось (да и доставалось – вспомним тревожные сообщения «Entendez-vous dans la campagnie mugir се российский ОМОН?»), но В. А. Ющенко за устроение внешнего арбитража с участием Квасьневского и Соланы следовало бы в соответствии с классическими образцами немедленно гильотинировать на майдане. Патриоты (в те времена это значило то же, что и демократы) революционного Парижа инкриминировали Людовику XVI попытку учредить международный арбитраж внутренних дел и называли это II a traite sa nation.