Вячеслав Никонов - Крушение России. 1917

Мнение Франка в полной мере поддерживал Петр Струве: «Явление русской революции объясняется совпадением того извращенного идейного воспитания русской интеллигенции, которое она получала в течение почти всего XIX века, с воздействием великой мировой войны на народные массы: война поставила народ в условия, сделавшие его особенно восприимчивым к деморализующей проповеди интеллигентских идей». Одновременно Струве отвергал версию о старом режиме как виновнике революции, считая его «технически удовлетворительным» и подчеркивая, что «недостатки этого режима коренились не в порядках и учреждениях, не в “бюрократии”, “полиции”, “самодержавии”, как гласили общепринятые объяснения, а в нравах народа, или всей общественной среды, которые отчасти в известных границах даже сдерживались именно порядками и учреждениями» [37] Струве П.Б. Исторический смысл русской революции и национальные задачи // Из глубины. С. 237, 236. . Кстати, Струве был одним из первых, кто использовал сравнение революционных событий начала ХХ века со Смутой начала XVII (к той же аналогии прибегали и другие современники, причем принадлежавшие к самым разным идеологическим лагерям: и социал-демократ и антисемит Локоть, и кадет-сионист Пасманик) [38] Струве П. Размышления о русской революции. София, 1921. С. 32–33; Локоть Т.В. Смутное время и революция (Политические параллели 1613–1917 гг.). Берлин, 1923; Пасманик Д.С. Русская революция и еврейство (Большевизм и иудаизм). Париж, 1923. С. 17–23. .

«Оптимистической» выглядела позиция участников событий и эмигрантов, скорее симпатизировавших монархии. Для этого течения мысли весьма характерны выводы, сделанные историком и публицистом Иваном Солоневичем, который утверждал, что в феврале 1917 года никакой революции не было, состоялся почти классический военнодворцовый заговор, организованный земельной, денежной и военной знатью во главе со спикером Думы Михаилом Родзянко, банкиром Александром Гучковым и генералом Михаилом Алексеевым. У Николая II Солоневич усматривал лишь две основные ошибки: «то, что призвали в армию металлистов, и то, что не повесили П.Н. Милюкова. Заводы лишились квалифицированных кадров, а в стране остался ее основной прохвост». Причинами революции, по мнению Солоневича и его единомышленников, явились «прозаическое предательство» правых и «теоретический утопизм» левых [39] Солоневич И.Л. Великая фальшивка Февраля. М., 2007. С. 16, 97, 275, 11. .

Другой эмигрантский автор – Иван Якобий – доказывал: «В России не было почвы для революции, русский народ не бунтовал, а работал и сражался на фронте, но государство разлагалось благодаря разложению правящего класса. Императору Николаю II пришлось нести бремя правления в годы, когда верхние слои населения из творческих обратились в разрушительные элементы». Якобий подчеркивал и роль внешнего фактора, называя основным «конспиративным центром, в котором велся подкоп под русскую Монархию и мощь России», английское посольство [40] Якобий И.П. Император Николай II и революция. М., 2010. С. 63, 118. .

В эмигрантской черносотенной литературе доминирующими стали темы «жидо-масонского заговора» и разрушительной деятельности Прогрессивного блока в Государственной думе. Лидер думской фракции правых Николай Марков 2-й доказывал, что Россия «рухнула потому, что была заживо, изнутри пожрана червями… Эти черви были сознательные и бессознательные агенты темной силы иудо-масонства». Но не они одни, поскольку за дело разрушения страны взялись «не бомбометатели из еврейского Бунда, не изуверы социальных вымыслов, не поносители чести Русской Армии Якубзоны, а самые заправские российские помещики, богатейшие купцы, чиновники, адвокаты, инженеры, священники, князья, графы, камергеры и всех Российских орденов кавалеры» [41] Марков Н.Е. Войны темных сил. М., 2002. С. 176, 153. .

Итак, еще в первые постреволюционные годы и десятилетия все базовые объяснения революции были сформулированы. Дальше началась их научная интерпретация и концептуализация. Причем шла она, в основном, на Западе, тогда как в СССР до конца 1980-х годов довольствовались смягченной марксистско-ленинской интерпретацией.

На Западе в советское время доминировали концепции, близкие к нашим левым и либеральным, а потому зарубежная литература о революции – как марксистская, так и немарксистская – выстроена, во многом, в пессимистическом ключе. Поначалу довольствовались газетными стереотипами, согласно которым «заговорщиками», свергнувшими царизм, объявлялись императрица, Распутин и бездарные министры, управлявшие нежизнеспособной страной при безвольном правителе. Но были и исключения. Одну из первых оценок революции в противоположном ключе дал Уинстон Черчилль: «Поверхностная мода нашего времени – описывать царский режим как слепую, прогнившую, ни к чему не способную тиранию. Но изучение тридцати месяцев войны с Германией и Австрией изменит это легковесное представление… Мы можем измерить прочность Российской империи теми ударами, которые она выдержала, теми неисчерпаемыми силами, которые она проявила». И, далее, об императоре: «Несмотря на ошибки большие и страшные – тот строй, который в нем воплощался, к этому моменту выиграл войну для России… Его действия теперь осуждают, его память порочат. Остановитесь и скажите: а кто другой оказался пригоднее?» [42] Цит. по: Русская история. № 1–2. 2008. С. 28–29.

Широкое научной изучение нашей революции на Западе началось уже в годы «холодной войны» и во многом в целях ее ведения. С тех пор сменились три поколения историков [43] Подробнее см.: Дэвид-Фокс М. Отцы, дети и внуки в американской историографии царской России // Американская русистика: Вехи историографии последних лет. Императорский период. Антология. Самара, 2000; Большакова О.В. Русская революция глазами трех поколений американских историков (Обзор) // 1917 год. Россия революционная. М., 2007; Шевырин В.М. Революции 1917 года: переосмысление в зарубежной историографии (Обзор) // Там же. . В чем-то они совпадали с упоминавшимися поколениями широких теоретиков революции, а чем-то и нет.

Поколение «отцов» было представлено почти исключительно либералами, которые настаивали на том, что в феврале 1917 года осуществлялся прорыв к свободе, направленный против несостоятельного и прогнившего царского режима. С этой точки зрения, они были «пессимистами». С другой стороны, отвергая марксистские трактовки, «отцы» подчеркивали роль субъективного фактора и тем самым нередко выступали в роли «оптимистов». Героями революции были политики, ориентированные на западный путь развития, в основном кадеты и умеренные социалисты; антигероями – представители власти, консерваторы, а также большевики, все испортившие. В эпических, хорошо документированных полотнах революции, выходивших из-под пера таких проверенных бойцов «холодной войны», как Ричард Пайпс, Джордж Кеннан, Збигнев Бжезинский, Адам Улам, Леонард Шапиро, Мартин Малиа, представало зеркальное отражение официальной советской историографии – с изменением оценок на прямо противоположные. «Отцы» уделяли первоочередное внимание настроениям и политическим действиям элит. Так, Пайпс полагал, что в начале ХХ столетия в России не было предпосылок, неумолимо толкавших ее в революцию, кроме общей бедности большой части населения и наличия необычайно активной и оппозиционно настроенной интеллигенции, поставлявшей в большом количестве кадры фанатичных профессиональных революционеров. Вина на такой настрой интеллигенции возлагалась на царскую власть, которая не допускала ее к участию в политической жизни и тем самым заставляла объединяться в касту, исповедующую идеологию крайнего толка [44] Пайпс Р. Русская революция. В 2-х ч. М., 1994. . Весьма популярны были и идеи о саморазложении режима. Улам уверял, что «сначала самодержавие, а затем демократия капитулировали перед анархией». Это была «патриотическая революция, направленная на свержение правительства и режима, неспособного довести войну до победного конца». После Февраля «Россия могла с полным основанием занять место среди народов, борющихся за свободу» [45] Улам А. Большевики. Причины и последствия переворота 1917 года. М., 2004. С. 287, 290. .