Илья Колосов - 26-й час. О чем не говорят на ТВ

Гиви Григорьевич Кипиани был одним из первых ученых, взявшихся за мое «экономическое» образование. Судьба этого человека уникальна. Вероятно, его с полным правом можно считать первым в мире политэкономическим заключенным. За свои знания и нежелание идти на сделку с интеллектуальными противниками Гиви Григорьевич два года провел за решеткой. Повторяю: его посадили в тюрьму. И было это не когда-нибудь, а в 2006 году. Я никогда не смогу доказать, что причиной ареста были именно его научные труды. Да и сам Кипиани, несмотря на свою педантичность и фантастическое упорство, вряд ли сможет это сделать. Само собой, формальным поводом стало совсем другое обвинение. Однако математически точные расследования деятельности Минфина и Центрального банка России, которые Г. Кипиани подготовил за несколько лет, более чем бесспорно объясняют связь между искусственно создаваемым валютным курсом и уничтожением реального сектора страны. Наше первое общение проходило в каком-то ресторане в Замоскворечье, и нужно было видеть лица официантов где-нибудь минуте на тридцатой монолога Гиви Григорьевича. Он, объясняя мне то, что творят наши финансовые руководители, сам еще и еще раз переживал этот ужас и входил в состояние праведного гнева. Он говорил громко, экспрессивно. Настолько, что служащие заведения начинали сторониться нашего стола и предпочитали прятаться за стойкой бара или за дверями на кухню – и уже оттуда как завороженные наблюдали за оратором и прислушивались к его словам. Стейк, который ему принесли, оставался лежать на тарелке нетронутым, потому что… ну не до стейка же! Воды глотнуть некогда!

В отдельной главе я, естественно, с согласия Гиви Григорьевича, постараюсь понятным языком пересказать тот довольно сложный материал, который в свое время великодушно был мне разъяснен.

Еще одно потрясающее знакомство – с Андреем Михайловичем Годзинским. Предыстория примерно та же: звонок, обещание интересной информации, встреча. Но об этой встрече хотелось бы рассказать чуть подробнее.

Если не ошибаюсь, это был декабрь 2005-го. Поначалу договорились пересечься в каком-то ресторане, но Андрей Михалыч, сославшись на неудобство обсуждения подобных тем в публичном месте, перенес рандеву к себе в офис. Я не возражал.

Московские улицы в декабре, как правило, представляют собой угнетающее зрелище: туманная взвесь сырых отработанных автомобильных выхлопов в воздухе и снежно-грязевая каша под ногами. У меня и без того с нашим городом сложные отношения, а в такие периоды – просто катастрофа. Короче говоря, настроение было не очень, и во избежание потери уймы времени в пробках я отправился в центр города на метро. Оделся сообразно погоде: джинсы, куртка и чуть ли не туристические прорезиненные ботинки. Таким я и предстал перед Годзинским в день нашего знакомства. А надо заметить, что в отличие от меня Андрей Михайлович не чужд известной доли пафоса. Офис его в те времена располагался на Маяковке, в Галс Тауэр (очень красивое, кстати, здание, которое разбудило во мне добрые воспоминания о нью-йоркской архитектуре). После минуты ожидания в приемной, слышу объявление секретаря:

– Андрей Михайлович готов вас принять.

И вот я захожу. На красные итальянские ковры от Версаче с моих черных прорезиненных ботинок стекает то самое, чем обрабатывают московские улицы после обильного снегопада. Краткое представление, крепкое рукопожатие, предложение присесть (кресла тоже от Версаче).

Сажусь, и пока Андрей говорит мне что-то про мою последнюю программу, в которой речь шла о целенаправленном уничтожении Чубайсом крупнейшей в мире энергетической компании РАО «ЕЭС», осматриваю кабинет. А про себя думаю, что тут одной мебели тысяч на двести… и чего я вообще здесь делаю?

Настроение, повторяю, было так себе, и когда подошла моя очередь сказать несколько слов, произнес я следующее:

– Андрей Михайлович, я благодарен вам за предложение встретиться и пообщаться, но прежде чем мы продолжим, я должен сказать вот что. Ребят типа Чубайса и Гайдара, которые разоряют мою страну, а себе выстраивают офисы по миллиону долларов, я терпеть не могу. Вся моя работа, по большому счету, направлена против них. Будем дальше разговаривать?

Сидит Годзинский. Рядом его помощник. В повисшей паузе с моих ботинок на итальянский ковер стекают последние растаявшие комья московской грязи.

И секунд через пять Андрей, с открытой улыбкой хлопнув меня по плечу, говорит:

– Ну нормальный же парень, а!

Эта встреча длилась часа четыре. Я узнал, что Годзинский в свое время больше, чем кто-либо другой, сделал для сохранения РАО «ЕЭС». Именно он противостоял той самой банде младореформаторов (один рекомендованный Немцовым Бревнов чего стоит!), которая еще в середине девяностых хотела, используя цепь финансовых махинаций, распродать то, что в течение нескольких десятилетий строила вся страна. Тогда он не позволил этого сделать. Но теперь, тем не менее, РАО «ЕЭС» больше нет. И случилось это не в жуткие 990-е, а вроде как в стабильные 2000-е. Так вот, во время нашей первой встречи состоялась лишь вводная лекция из курса финансовой науки, который прочел мне Андрей Годзинский. Этих лекций было еще множество, и переоценить их значение для меня невозможно. Хотя смотреть на процесс преподавания со стороны, полагаю, было довольно смешно. Два взрослых мужика, стоя у доски, жестикулируют, кричат друг на друга, ссорятся, ругаются матом, потом садятся перекусить заказанным фаст-фудом – и снова жесткий обмен мнениями и аргументация на повышенных тонах.

Короче говоря, за полтора месяца в мою голову был вложен такой объем качественной информации, который позволял мне уже не согласно кивать в такт объяснялкам специалистов из Высшей школы экономики, а совсем даже наоборот, оспаривать ту либеральную догму, которая превратила мою страну в сырьевой придаток развитых экономик.

Собственно, те лекции, которые были мне прочитаны Гиви Кипиани и Андреем Годзинским, и определили формулировку неудобного вопроса президенту, равно как и сам факт появления этого вопроса.

Теперь пару слов о том, почему после того, что произошло 30 января 2006 года, меня все-таки не уволили. Причин тому может быть три. Поэтому – по порядку.

Первая. Мой вопрос ничего не значил. Цена его была настолько мала, а последствия ничтожны, что нет самого предмета обсуждения. И, в принципе, я был бы склонен так и считать, если бы не те самые рукопожатия лучших представителей экономической науки и политологии нашей страны. Поэтому первая причина, если она и существует, то в несколько измененном виде: все делают вид, что ничего на самом деле не происходило. Как предложил Наимудрейший в блестящем фильме «Волшебная лампа Аладдина», мы все спим и снимся друг другу. Допускаю, что было именно так, поскольку по телевизору в новостных отчетах о пресс-конференции мой вопрос не показывали.