Алексей Цветков - Марксизм как стиль

Ничего нет прогрессивнее, чем сеять ужас, заставлять трепетать буржуазные семьи или превращать таких сеятелей ужаса в святых, в пророков справедливости, в творцов знания, в делателей истории.

Гламурные журналы заказывают мне статьи о «легендарных» и «непревзойденных» РАФ. Нельзя ли, спрашивает редактор, связать их с модным кино, ну, с «Матрицей», например?

В первой серии «Матрицы» безупречно выражен пафос городских партизан, ведущих войну с организаторами всеобщей иллюзии, остановившими время в конце 1990-ых плантаторами поколений, пожирающими нашу энергию. Но вторая и третья серии включают обычный для такого «двусмысленного» кино приём – источником зла оказывается не вся Система, но её отдельный, сломавшийся элемент. Фашизм, который РАФ видели повсюду, оказывается не сутью Системы, но отдельным перегибом в отдельных местах, требующим устранения. Революция заменяется реформой, а поражение плантаторов их улучшением. Всем городским партизанам предлагается стать добровольными помощниками полиции и озеленителями улиц. Пафос же первой серии оказывается чрезмерен и ошибочен. Партизаны перепутали злоупотребления властью с её сутью. В этом смысле, трёхсерийная «Матрица» это история того, как менялась идеология «выживших» и «вписавшихся» герильерос.

У них имелось своё кино. Навсегда запрещенное «Сопротивление» Майнхоф, в котором нет ничего подрывного, кроме личностей – Баадера и Энслин. Или Хольгер Майнц. Он явился к скульптору Хоффу с просьбой сделать стальной корпус гранаты и большое тело бомбы, которое удобно держалось бы под женским платьем, на корсете.

– Зачем? – спросил скульптор.

– Для моего революционного фильма, конечно, – ответил режиссер – в финале там Мадонна среди торговых рядов рожает бомбу.

Этот ответ вполне устроил Хоффа. Нужно стремиться к ситуации, когда все скульпторы будут настолько понятливыми.

Майнц снял короткое кино о том, как сделать и метнуть зажигательную противополицейскую бутылку и не вспыхнуть при этом самому. Рок-н-рольную историю о взаимоотношениях металлического цинка, гексахлорэтилена и нитрата. Эпос о машине, взрывающей в назначенный час саму себя. Собирался снять пару музыкантов, возившую динамит в коляске, вместе со своим грудным малышом.

«Мы все умрем. Единственно важное, за что ты умираешь и как ты для этого жил. У меня была ясность: воевал со свиньями за людей. Я любил жизнь и потому мне плевать на смерть» – за месяц до смертельного исхода своей тюремной голодовки писал Майнц. Последний и самый революционный свой кадр режиссер сделал после смерти. Фотография его, почти испарившегося (42 киллограмма) тела, попала в журналы и стала иконой. Партизаны РАФ носили «Майнца» с собой, чтобы их челюсти никогда не разжались для иудиного поцелуя, примиряющего человека с Системой.

На следующий день после смерти Майнца председатель верховного суда Западного Берлина Дренкман увидел у себя на пороге двух миловидных девушек. Таким любят давать микрофон в популярных ток-шоу. Ничего не понимая, он улыбнулся. Одна протянула ему букет красных роз, а вторая изрешетила судью пулями. Цветы остались на месте преступления. Эти эмблемы социал-демократии перепачкались в крови приговоренного юриста и лежали вокруг трупа, как холодное извинение за то, что позиция в войне может стоить жизни.

Ещё про них несколько раз брался снимать Шлендорф. Его считают не то «сочувствующим», не то «понимающим», как и Стефана Ауста, тусовавшегося с РАФ, избегавшего оружия и через много лет возглавившего «Шпигель».

В «Легендах Риты» две Германии, сжимаясь, давят её как ножницы. Две судьбы марксистской утопии: недостижимая, в ФРГ, была двигателем всей жизни, реализуемая, в ГДР, стала тормозом на пути. Герильерос остается только погибнуть на исчезающей немецко-немецкой границе. Фильм, кстати, консультировался одной из отсидевших участниц многих RAFовских дел.

Сколько можно продать в России маек, если писать на них «мои родители из РАФ»? – интересуется представитель модного магазина – и на каком лучше это делать языке? По-английски, чтобы все поняли, или всё же по-немецки, для создания аутентичности?

Городской партизан Груздат талантливо сделал острую проволоку, режущую шины полицейских у атакованного воющего банка. Когда завербовавший его в революцию Малер попадается, Груздат начинает строить у себя в гараже крошечный геликоптер. План таков: эта самоделка зависает над тюрьмой, бросает лестницу и «цепляет» товарища, чтобы унести его из мест разрешенного заключения в царство запрещенной свободы. Побывав в гараже, товарищи крутят пальцами у виска. «Если мы собираемся изобрести новое общество» – говорит им Груздат, отгородившись от маловеров маской сварщика – «то уж вертолёт это не проблема».

Дочке протестантского пастора снились городские площади, укрытые коврами из мертвых голубей. Тысячи мертвых крыльев. Навсегда в 1977-ом она стоит в воздухе своей камеры 720 тюрьмы Стаммхайм. Зависла над полом, преодолев притяжение. У трупа вид ученика, который не станет возражать воспитателю, но никогда не согласится с ним.

«Юрист», написала она на папке, которую, в случае своей смерти, просила передать канцлеру. Эту просьбу обещала исполнить христианская миссия. Этой папки нигде не нашлось.

Я часто вспоминаю это, когда вижу священников или юристов, особенно, если они вместе. Это не личные эмоции, а полезное обобщение. Вера и Право, как два понятия, необходимые Власти, в которую целились РАФ. Знание – Действие – Революция – вот чем предлагали они заменить эти большие слова.

«Я заявляю, что ни у кого из нас нет желания убить себя» – утверждала Энслин за месяц до своего тюремного «самоубийства», синхронного с товарищами – «если же вам предъявят наши трупы, знайте, что это было политическое убийство». Об этих словах и ночном суициде троих заключенных лидеров РАФ спорят до сих пор. Мнения расходятся в зависимости от радикализма спорящих и их доверия к Системе. Некоторые считают, например, что Энслин имела в виду нечто вроде «любое самоубийство это убийство обществом».

– Я верю в то, что однажды сытых затошнит от их сытости – объясняла она мотивы поджога супермаркета на своем первом процессе.

Огонь в торговом зале должен был перенести реальность вьетнамской войны в жизнь тех, кому она выгодна. «Гори, супермаркет, гори!» – пели студенты на митингах поддержки за стенами судебного здания. Насчет тошноты сытых Гудрун оказалась не так уж и не права. Сын швейцарского миллионера и боевик РАФ Вернер Заубер погиб в перестрелке с полицией. Итальянский миллионер Фельтринелли прятал оружие, динамит и боевиков РАФ в своих замках, тайно плавал на личном корабле в Алжир и Ливию. Издавал всю необходимую литературу и практические руководства городских партизан. Курсировал на своём черном Ситроене по всей Европе, чтобы «наладить общий фронт между всеми, кто готов держать оружие». Если уж и браться, то браться за оружие – считал он. Погиб, собирая собственную бомбу. Жаль, что в моей стране его вспоминают чаще, как первого издателя «Доктора Живаго», за которого Пастернак получил Нобелевскую Премию и был надолго отлучен от советской литературы.