Роберт Блэквилл - Война иными средствами

Второй принципиальный вопрос, вытекающий из перечисленных примеров, формулируется так: насколько действенным является геоэкономическое давление? Ответ в целом будет положительным. По крайней мере, применительно к Китаю. Геоэкономические мускулы (это образное выражение можно толковать и в позитивном, и в отрицательном значении) позволяют Пекину зачастую добиваться достижения своих геополитических целей. Благодаря экономическому давлению Китай преуспевает в ограничении поставок оружия Тайбэю и неуклонно сокращает число стран, которые признают Тайвань дипломатически; теми же методами он добивается мировой изоляции далай-ламы, препятствует другим странам выражать политическую озабоченность соблюдением прав человека на китайской территории, оказывает заметное влияние на результаты голосований в Организации Объединенных Наций и подрывает усилия Запада по оказанию давления на Иран и Северную Корею; кроме того, данные методы заставляют увеличивать расходы на сдерживание китайских территориальных притязаний на приграничные территории и острова в Южно- и Восточно-Китайском морях.

При этом следует признать, что геоэкономический потенциал Китая иногда преувеличивают. Существуют, так сказать, естественные пределы и внутренние напряженности, которые создают помехи для множества попыток Пекина использовать геоэкономику для достижения геополитических целей. Тяжелая длань Китая порождает коллективное желание государств Юго-Восточной Азии сблизиться с США. Япония в ответ на китайское давление наращивает свои военные возможности. Вьетнам и Япония, преодолев серьезное сопротивление внутри, присоединились к переговорам по Транстихоокеанскому партнерству, инициированным США. Филиппины предоставили Соединенным Штатам доступ к пяти своим военным базам для размещения летательных аппаратов, кораблей, снаряжения и личного состава. Словом, применительно к Китаю геоэкономическая мощь, подобно большинству иных форм власти, видится наиболее эффективной тогда, когда она лишь подразумевает, а не ведет к прямому применению силы. То же самое представляется верным для России и других ведущих практиков геоэкономики.

Впрочем, из одного того факта, что у разных стран различные «послужные списки» в сфере геоэкономики, вовсе не следует, что эти страны непременно откажутся от дальнейших, пусть откровенно контрпродуктивных попыток. Это, в свою очередь, вынуждает обратить внимание на следующее: даже когда какое-либо государство пытается размахивать геоэкономической «дубиной» и терпит частичный или полный провал, итоговые отрицательные результаты и сопутствующий ущерб могут иметь реальные дестабилизирующие последствия. Снова обратимся к примеру Кипра – данную ситуацию спровоцировало прежде всего (пускай и непреднамеренно), а затем усугубило геоэкономическое давление России, хотя принята была все же финансовая помощь ЕС [17] Разумеется, Кипр внес собственный вклад (посредством неразумных инвестиционных решений) в провоцирование банковского кризиса 2013 года, активно скупая в том числе долговые обязательства Греции. Кроме того, привлекательно низкие налоговые ставки Кипра во многом объясняют популярность острова в качестве офшорной «гавани» для российских вкладчиков. Но многие российские олигархи и богатые инвесторы использовали Кипр в качестве «укрытия», позволявшего избежать не только налогообложения, но и «политических рисков», и полагались на сравнительно надежную судебную систему Кипра в разрешении споров. Чистый отток капитала из России составил 56 миллиардов долларов в 2012 году, в тот самый год, когда Владимир Путин вернулся на пост президента РФ. Значительная доля этих средств принадлежала российским фирмам и олигархам, не желавшим превращать свои ресурсы в «инструменты Кремля по урегулированию внутренних и внешних политических проблем», как пишет журналист «Нью-Йорк таймс» Эндрю Крамер. Несмотря на прочие задействованные факторы, рост российских депозитов на Кипре в целом совпадает по времени с возвращением Путина к власти. Цит. по: Andrew Kramer, «Protecting Their Own, Russians Offer an Alternative to the Cypriot Bank Tax», New York Times, March 19, 2013. Более подробный анализ и обсуждение роли России и ее геоэкономической политики в провоцировании банковского кризиса на Кипре: Ben Judah, «Putin’s Role in Cyprus», New York Times, April 2, 2013; Charles Clover and Courtney Weave, «Russian Money Streams through Cyprus», Financial Times, February 6, 2013. . Потому и тем, кто по-прежнему скептически оценивает предположение, будто геоэкономика в конечном счете способствует реализации геополитических целей, стоило бы внимательнее присмотреться к этому явлению.

В главе 6 мы обратимся к Соединенным Штатам Америки и проведем исторический обзор применения геоэкономических инструментов этой страной. Картина, которая предстанет читателю, выглядит поучительной историей о погрешностях исторической памяти. Обзор покажет, что американские политики регулярно (хотя и не всегда успешно) использовали геоэкономические методы реализации стратегических интересов США с момента основания страны – и вполне отдавали себе отчет в характере и сути своих действий. Но постепенно Америка почему-то сформировала иное представление о геоэкономике, ее роли в управлении государством в целом и ее историческом месте в американской внешней политике. Приблизительно с войны во Вьетнаме и вплоть до заключительного этапа холодной войны администрации США рассматривали экономику как область деятельности с собственной логикой, никак не связанную с традиционными государственными реалиями, как область, которую следует хранить в чистоте от любых неподобающих геополитических «вторжений». Когда произошла эта смена восприятия, разработка и проведение международной экономической политики, исключая экономические санкции, стали трактоваться как почти исключительная прерогатива экономистов и их единомышленников-политиков, утратили в глазах американских внешнеполитических стратегов статус инструмента навязывания геополитической воли Америки миру.

Так возник структурный разрыв, так наметился отход от применения геоэкономики, который во многом остается характерным признаком нынешней политики. Некоторое время это раздвоение не казалось актуальной проблемой американской внешней политики: на протяжении (грубо) первых двух десятилетий после окончания холодной войны Соединенные Штаты не сталкивались с серьезной международной конкуренцией, которая потребовала бы признать, что разлад между либеральными идеями и практикой внешней политики существует и нарастает. Но поскольку былой период «сближения» ныне сменяется другим (возможно, более соответствующим историческим тенденциям), США должны осознать, что геополитический ландшафт сегодня формируется странами, готовыми прибегать к современным экономическим и финансовым инструментам без оглядки на либеральные и неолиберальные экономические инструкции и традиционно превозносимое «взаимопонимание». Признать эту новую реальность отнюдь не обязательно означает, что и Соединенные Штаты должны вести себя схожим образом. Но Вашингтону нужно, по крайней мере, попытаться понять, в какой степени рынки и экономика в целом действительно встроены в «большие реалии» государственной власти. Способность творцов политики постичь эту «встроенность» и историческую значимость геоэкономики во внешней политике США будет иметь важнейшее значение для последующей американской внешней политики (и, в свою очередь, определит, насколько та будет успешной) в ближайшие десятилетия.